В читальном зале царила полутьма, только сквозь выбитое окно пробивался свет уличных фонарей. Вадим нашёл терминал, подключил флешку, ввёл коды, которые они собрали за последние дни. Экран ожил, на нём замелькали строки: «Протокол Феникса. Введите подтверждение». Глаша вывела на свой экран предупреждение: – Внимание, запуск протокола необратим. – Я знаю, – тихо ответил Вадим. – Но если не мы – это сделает кто-то другой.
Он нажал «Ввод». Терминал зажужжал, экран погас, потом снова вспыхнул. На нём появилась надпись: «Выбор сделан. Протокол активирован». В этот момент в зале раздался шум – в дверях появились те самые люди в плащах, что уже не раз вставали у него на пути. – Поздно, – сказал Вадим, – вы опоздали. Протокол уже не у меня.
Один из них бросился к терминалу, но Глаша включила защитный режим, и на экране высветилось: «Доступ запрещён. Протокол заблокирован». Люди в плащах переглянулись, кто-то выругался. – Ты не понимаешь, что сделал, – процедил один из них. – Теперь никто не сможет контролировать город. – Может, это и к лучшему, – устало ответил Вадим. – Пусть теперь город сам решает, что ему делать с этим шансом.
Люди в плащах ушли, не сказав больше ни слова. Вадим опустился на стул, почувствовав, как усталость наваливается всей тяжестью прожитых дней. Глаша тихо сказала: – Всё получилось. Протокол не уничтожил систему, не запустил катастрофу. Он просто стер старые привилегии и открыл доступ всем. Теперь у каждого есть шанс.
Вадим посмотрел в окно. За стеклом медленно расцветал рассвет, и в его лучах город казался почти живым. Он вспомнил слова Клюева: «Не повторяй моих ошибок. Протокол – это не код, это выбор». Теперь он понимал, что выбор сделан правильно – не ради власти, не ради спасения, а ради того, чтобы у каждого был шанс на новую главу.
Он встал, посмотрел на Глашу, на пустой зал, на город за окном. – Пошли, – сказал он. – Теперь у нас впереди совсем другая история. Глаша тихо заурчала моторчиком, и они вышли из Архива-42, оставляя позади тени старого мира и открывая дверь в новый.
Библиотека встретила их влажной тишиной и запахом старой бумаги. Вадим с детства любил такие места: здесь время будто замедлялось, а стены хранили чужие тайны, не спеша делиться ими с каждым, кто переступал порог. Теперь же библиотека казалась не храмом знаний, а убежищем для тех, кто не вписался в новый порядок. В коридорах было прохладно, лампы на потолке мигали, будто сомневаясь, стоит ли тратить последние ватты на освещение. Глаша ехала чуть позади, её сенсоры ловили слабые сигналы: кто-то ещё был здесь, но не спешил показываться. Вадим шагал вдоль стеллажей, мимо полок с книгами, которые давно никто не читал. На корешках – пыль, на страницах – следы времени. Где-то в глубине зала слышался шелест: кто-то перелистывал страницы, не торопясь, словно проверяя, всё ли на месте. Он свернул за угол, где когда-то был читальный зал. Теперь здесь стояли столы, заваленные бумагами, старые компьютеры, на стенах – схемы, вырезки из газет, фотографии людей, которых больше нет. За одним из столов сидела женщина в очках с толстыми линзами, волосы собраны в пучок, на шее – амулет из медной проволоки. Она не подняла головы, когда Вадим вошёл, только кивнула в сторону свободного стула. – Вы по делу Клюева? – спросила она, не отрываясь от книги. – Да, – коротко ответил Вадим. – Мне сказали, он оставил здесь для меня что-то важное. Женщина закрыла книгу, посмотрела на него поверх очков. – Важное – понятие относительное. Для кого-то важна истина, для кого-то – выживание. Для Клюева, кажется, важнее всего было, чтобы кто-то не повторил его ошибок. Она достала из ящика стола небольшой конверт, запечатанный воском. – Он пришёл ночью, был взволнован. Сказал, что если появится человек с кофеваркой и глазами, в которых больше вопросов, чем ответов, – передать ему это. Вадим усмехнулся, кивнул. – Значит, всё-таки не зря я таскаю с собой Глашу. – Я не кофеварка, а искусственный интеллект в корпусе бытового прибора, – буркнула Глаша, но женщина улыбнулась: – В этом мире все мы в чужих корпусах.
