Живой Дагестан - страница 4
– Знаешь, сколько будет «много»? Так вот, я открыл, что «много» – это пять или больше. Послушай: «один ишак», «два ишака», «три ишака», «четыре ишака» и, наконец, «пять ишаков»! Дальше так и будет – «ишаков», хоть их сотня, хоть целый миллион. Стало быть, «пять» – это уже много. Потому Аллах и разрешил не более четырех жен.
Когда желудок наполнен до отказа, приходит очередь чая, конфет, арбузов и всеобщего умиротворения.
– Фараоны вымерли, когда из Египта ушли евреи. Некому стало работать. Не повезло беднягам – не было тогда таджиков.
И все хорошо, пока речь не заходит о вере. Братья охотно бы смирились с присутствием с ними за одним столом христианина или иудея, но я, не разделяющий ни одной из религий Книги, кажусь им кем-то странным, вроде дарвиновской обезьяны, и они упорно пытаются сделать из меня человека.
Утомившись от постоянных пиров, иду по дороге – вверх, в горы. Почти сразу рядом тормозит машина с четырьмя джигитами. Горохом сыплются вопросы: кто? откуда? где живешь? Словно пароль, называю фамилию приютившей меня семьи. Джигиты моментально превращаются в воплощенное дружелюбие, расцветают улыбками и предлагают подвезти. А на горы уже опускается быстрый закат, и манящие тропки расходятся, словно ветви диких яблонь. Девочка покормила барашка в загоне и бежит вниз, к селению. Тоненькое платье развевается на ветру, в руке – ненужный посох, в ослепительно черных волосах трепещет синяя лента. И недалеко она совсем, и догнать ее так же невозможно, как собственную юность…
Светлые выцветшие глаза в сетке морщин. Бабушка смотрит участливо и чуть настороженно.
– Иностранные языки знаешь? – спрашивает один из братьев.
Я киваю.
– Вот и отлично. Тогда повторяй за мной: «Бисмилляхи р-рахмани р-рахим…»
Я послушно произношу слова молитвы, и все вокруг улыбаются, словно я только что сдал сложный экзамен. Я радуюсь, что долгие разговоры о религии наконец-то позади, ведь мне не хочется никого разубеждать и никому ничего доказывать, даже если бы это и было возможно. Все довольны – и ладно. Я улыбаюсь им в ответ, и старая женщина, протянув руки, благословляет меня на арабском языке.
Кавказская Маха
Говорят, царица Клеопатра была не слишком хороша собой. Жирная шея, короткие ноги, нос крючком – вряд ли ей светила победа на конкурсе красоты. И тем не менее по ней сходили с ума величайшие полководцы Рима. Казалось бы, при чем тут Махачкала? Да простят меня ее обитатели, но я вынужден признаться – это очень некрасивый город. Он непропорционально сложен, а планировка привела бы в восторг авангардных художников, норовящих изобразить на портрете ухо там, где должен быть нос. Здесь особняки, кричащие во всю кирпичную глотку о богатстве местных чиновников, соседствуют с нелегальными балконами размером с квартиру, которые держатся на паре ржавых свай. Здесь плакатов с цитатами из вождей больше, чем в советской Москве, а перейти улицу опаснее, чем пересечь горный каньон. Здесь белый «мерседес» сияет тысячами стразов, а специальные эвакуаторы вывозят коров на штрафные стоянки. Сами махачкалинцы ругают свою родину на чем свет стоит – и готовы перегрызть глотку любому, кто напишет о ней плохо. Потому что даже ругань не скроет их любви к этому грязному, безалаберному, смешному и невероятно притягательному городу. Они не променяют его веселый хаос ни на небоскребы Грозного, ни на зеленые парки Нальчика. Даже отправляясь на заработки в Москву, махачкалинец не успокоится, пока не приобретет для многочисленных отпрысков по квартире в столице Дагестана. Не устоит перед чарами Махачкалы и приезжий, которому доведется прожить здесь неделю-другую. Первоначальный шок быстро пройдет, и, если его к тому времени не собьет один из безумных местных водителей, а хинкалы и возлияния с городской интеллигенцией не доведут до цирроза, гость обязательно захочет сюда вернуться, ибо по обаянию и жизненной силе кавказская Маха вполне способна конкурировать с легендарной царицей Египта.
Похожие книги
