Живые цветы - страница 35

Ну, разве что вот этот абрис смуглого лица остался в памяти. А вот что она потом говорила, когда мы сидели на диване и пытались разучить для показа в университете скучный фрагмент из нескучной пьесы Мольера – все это забылось. Или это был не Мольер? Что она потом говорила? Я не могу… ты должен понять… другая… другой… Это я совсем уж не упомню.

А то, что придумываешь, оно, конечно, не всегда такое скудное, не всегда такое унылое и не всегда почему-то колющее сердце. Потому что иногда сердце тебе колет встреча и несколько фраз, и поворот женского лица, а иногда, кажется, что живешь не так, что живешь не в том городе, что живешь вдали от родных краев, и не понятно как выстраиваешь жизнь, и не понятно какую женщину любишь.

А вот опять промелькнуло какое-то видение, сверкнул живой объемный рисунок человеческой встречи, и ты даже не знаешь, что об этом было написано, рассказано сто раз и что все это было обсуждаемо годами, веками разными поколениями мужчин, имеющих неизлечимую страсть описывать свою жизнь. А такую страсть имели ранее в России и во Франции многие поколения мужчин и не обязательно было для этого быть писателем…

Ну вот, например, можно придумать такую историю, а потом снять ее в кино: посреди перекрестка стоит человек с бокалом красного вина и чокается с воздухом или же прямо с улицей. Марку вина подберем позже. «Сант-Эмильон». Ну, пока так. Допустим, это улица Монж или, если хотите, улица Муффтар, известная пансионом, где жил бальзаковский папаша Горио, и пахнущая лавками съестного и греческими ресторанчиками, и суевериями.

Я записывал эти картинки, как рассказы, которые могут потом пригодиться для чего-то, а потом я познакомился в метро с Лорой, у которой такое узкое и почему-то поющее лицо. Она говорила по-русски без акцента, муж ее оказался разгильдяем и лоботрясом, сбежавшим со службы из Иностранного Легиона. Я в нее влюбился. Приехала через день Алена С., румяная скрипачка с удивительными глазами – да, такие миндалевидные глаза мне в юности очень нравились. Мне казалось, что к тому времени я уже выбросил ее из головы, и вот опять увидел и опять влюбился в нее. И вот в этот же день или ровно назавтра к Лоре приехала подруга из России, звали ее Юля. Как-то так случилось, что незадолго до ее отъезда ее молодой человек разбился по пути из Москвы в Петербург на каком-то чуть ли не первом скоростном поезде, запущенном тогда, очевидно, ради эксперимента.

Поезд сошел с рельс, пострадало два вагона, он был в одном из них. Юля мне очень понравилась: мягкий голос, очень нежные глаза, какие-то даже немного беличьи, сама вся внимательность и какая-то вся скорая испуганность, которая бывает у белок.

А у Алены был румянец во всю щеку, и это волновало и в то же время убаюкивало.

У Юли был тоже густой и смуглый румянец на щеках, и вообще она такая ладная, невысокая, со склонностью к полноте. Я стал ее утешать. Как-то так мы оказались во второй комнате Лориной квартиры, а за стеной Лора была чем-то занята, хотя обычно Лора принимала гостей в другой комнате.

Я встал на колени, я что-то шептал ей, я понимал, что влюблен в нее по уши. Кстати, описывать подобные сюжеты меня тогда не интересовало, я не собирался их записывать в записные книжки, придумывать из них в будущем рассказы с диалогами и с какой-то интригующей тайной внутри. Нет, нет, что вы.

Человек чокается бокалом красного вина с воздухом на улице Монж – вот это было мне интересно! А все эти жизненные истории как будто проскакивали мимо меня, и кто же знал, что они задержатся во мне. Так вот, я стоял на коленях, признавался ей в любви, говорил, что все пройдет, пройдет и затянется рана, и я, конечно, понимал, что у нее горе и как-то одновременно хотел ее утешить в этом горе и дать понять, что я вот он я, здесь, что, быть может, я даже могу пригодиться, что, быть может, в такую минуту она может сейчас опереться на меня и нуждаться в моей поддержке.