А привела в действие всю эту психологическую, я бы даже сказал «грандиозно-психодромную машину негодования» именно Лора. Она и возглавила диалог. В принципе наше общение мало чем отличалось от диспутов по телевидению и на многолюдных сорбоннских семинарах. Тут мы предавались французской традиции прений. Ну а Алене, девочке из уютной еврейской интеллигентной семьи, просто хотелось потрепаться. Но как же чудно все они сыграли каждая свою роль! Не фурии, не Эринии, не Горгоны, а общественные обвинительницы – вот кто они были!
Однако тут было две проблемы, из-за которых свербило в глазах, а, вернее, у меня в груди. Первая проблема такая – ведь каждая из них до того, как нападать на меня в ресторане, приняла от меня мои признания. А вторая проблема была совсем другая: отчего в этой роли умных обвинительниц они становились как-то хуже и некрасивее? Отчего и вырос не только счет за ресторан, ибо в талончики все не уложилось, но и мое отвращение к ним.
Так косить глаза, так кривить губами! А эти интонации, взятые из старых фильмов, утащенные у старых актрис – ведь это же все неправда, дешевка. Юля, правда, молчала.
Они шумели и картинно разъярялись, а я наивно думал: «Мое чувство к ним было таким неясным, но таким живым. Значит, из-за того, что Юля жила у Лоры, она в тот же вечер моего дурацкого признания обсудила с ней и мое признание, и мое поведение, и они резво осмеяли все это тогда, и вот сейчас она продолжает почти безмолвно и уверенно во всем участвовать.» Разве я понимал, что ей вообще не до этого?
– Просто ты нам объясни, что такое любовь? – спросила Алена.
– Любовь – это не чувство, а состояние, – попытался ответить я.
– Как не чувство? Чувство, – сказала Алена.
– Подожди, – внятно и как-то властно сказала Лора. – Ты хочешь сказать, что ты к нам троим испытываешь состояния?
Как Лора прекрасно говорила по-русски!
– Я не это хочу сказать, – мне было неудобно, неуютно, мне казалось, что я опять заново признаюсь им в любви, но не каждой в отдельности, а всем троим, и так это было странно.
– А что тогда? – спросила вдруг Юля, вступив в разговор.
– Ну что? – промямлил я.
– А то, – подытожила Лора, – что ты мог бы не признаваться нам троим в любви, потому что это не любовь.
Я кивнул головой, и дальше диспут о любви потерял для меня всяческий интерес.
3.
Это была моя смена. Пришел какой-то студент, надо было пустить в ход его волшебные талончики. А так вообще я работаю еще в одном ресторане, а не только в этой двухэтажной живопырке у Монпарнасского вокзала. Студент пришел в компании трех разнокалиберных девушек: крупной сероглазой и румяной первой, сухопарой, зеленоглазой и спортивной второй и приземистой третьей, с таким смуглым румянцем и глубоко успокаивающими карими глазами. Они все за столом говорили по-русски.
Было еще довольно светло, это был вечер ранней осени. Он гордо пошевелил в кармане чем-то, я думал, это чековая книжка, а он показал мне свои студенческие талончики и спросил, можно ли ими расплатиться. За всех за них. Явно он хотел на меня произвести впечатление: один с тремя девушками – ты зацени!
В нашем ресторанчике на второй этаж идет стеклянная лестница, и стены тоже стеклянные. Сидят все как в витрине или как омары в аквариуме в более дорогих ресторанах… только омары не сидят…
Они заказали поначалу устриц, девушкам так нравился красный уксус с мелко порезанным луком и соленое масло в коробочках, и я сразу понял, что одних талончиков ему не хватит… все только начиналось.
