– Привет, девушки. Хотите еще выпить?
Я смотрю на Фэй. Она продолжает улыбаться смуглому. Разумеется, в этом нет ничего страшного.
– Почему бы и нет! – без запинки отвечает она, словно ждала вопроса. – Большое спасибо.
– Нил, – представляется он.
– Мартин, – говорит тот, что пониже ростом, улыбаясь мне. – Что будешь пить?
– Пиво «Бекс», – отвечаю я, – пожалуйста.
Мартин направляется к бару, чтобы сделать заказ, а Фэй и Нил беседуют. Из-за музыки и гвалта им приходится пригнуться друг к другу. Он говорит ей что-то смешное, она хохочет, откидывая голову, ее глаза сияют, и теперь я могу со всей определенностью сказать, что она пришла сюда именно ради этого.
Фэй может говорить что угодно, но ей хотелось подцепить парня.
А ее муж сидит дома с нашими детьми.
Лучше некуда.
После ухода Дэниела я возненавидела выходные. Обычно мы с ним валялись в постели допоздна. Когда Элли подросла и научилась сама вылезать из кроватки, она тоже стала приходить по утрам к нам в комнату, прижимая к себе плюшевого мишку и сунув пальчик в рот. Она залезала в постель и прижималась к нам, обвивая наши руки своими крохотными нежными ручонками, и мы втроем погружались в блаженную дремоту, а солнце поднималось все выше, пока утро не превращалось в день.
С уходом Дэниела прелесть утренней дремоты исчезла. Я по-прежнему радовалась, чувствуя сквозь сон, как Элли, маленькая и теплая, ныряла ко мне под одеяло, но потом мы обе начинали ворочаться, мешая друг другу, и наконец, потеряв терпение, я сбрасывала одеяло на пол и заставляла себя вылезти из постели, с тяжелым сердцем и вялым телом, ворчливая и мрачная с самого утра, словно впереди обычный будний день.
Теперь мне стало легче.
Удивительно, как быстро исцеляется человеческая душа. Когда он ушел, мне казалось, что я умру от боли; теперь, чтобы вспомнить эту боль, мне нужно хорошенько сосредоточиться. В первые дни Элли плакала и просилась к папе, а теперь она о нем почти не вспоминает. Хорошо ли это? Иногда я с тревогой думаю о том, чего она лишена. Дэниел решил, что для нее будет лучше, если он исчезнет из ее жизни.
– Она еще так мала, – сказал он, – что быстро забудет меня. Если я буду появляться и исчезать, покупать ей сладости и гулять с ней по выходным, я лишь заморочу ей голову.
Временами, когда я настроена снисходительно, мне хочется верить в его благородство. Для него это тоже нелегко, ведь он любил ее. Может быть, не так, как люблю ее я, для меня она – это я сама, часть моего тела, моей души, моего сердца, моего пульса – но так чувствует только мать, – и все же я знаю, он любил ее, я видела это по его глазам, по его улыбке, по тому, как он гладил ее по голове и брал ее за руку.
Но нередко я с обидой и болью думаю, что он избрал легкий путь. Рубец болит не так сильно, как открытая рана.
В эту субботу я просыпаюсь одна. Рядом со мной нет маленького теплого комочка, никто не поет песенки про булочки с изюмом или колеса автобуса, которые все крутятся и крутятся. Никто не стучит мне по голове плюшевым мишкой, чтобы я побыстрее проснулась. Некоторое время я лежу, разглядывая потолок и луч света, который пробивается в щель между шторами.
Дождя нет. Что ж, еще одна радость.
Элли осталась на ночь у Фэй и Саймона.
Я выскакиваю из постели и жадно выпиваю стакан воды. Давненько у меня не было похмелья. Меня мутит.
Сидя в туалете, я вспоминаю наш разговор с Фэй. Я со стоном придерживаю голову, мне кажется, что еще немного – и она отвалится, упадет и покатится по полу. Пожалуй, придется немного посидеть здесь. Не знаю, смогу ли я подняться. Пол почему-то наклоняется вбок.
