Мне жаль ее. В этой стране у нее не осталось ни одного близкого человека, кроме сестры, которая, по ее словам, «не в своем уме».
– Такова жизнь, верно? – говорит она, прихлебывая чай. – Что есть, то есть. Что толку жаловаться.
Она рассказывает, как старушки-соседки каждый понедельник приходят к ней на чай и беспрерывно жалуются.
– Что им остается? Им и правда нелегко. Пилюли от того, таблетки от этого, доктора, больницы… от них добра не жди, уж я-то знаю. Слава богу, я пока молода и здорова.
Она поднимается и с трудом ковыляет на кухню.
– Я помою посуду! – протестую я, когда она включает горячую воду.
– Нет, я сама! У тебя и так полно работы, тебе еще нужно сходить в магазин и погулять с Тоссером.
Она виновато смотрит на меня.
– Надеюсь, детка, на следующей неделе мне станет получше, и я погуляю с ним сама. Все из-за проклятой сырости в коленях. Отдохну немного, и на следующей неделе все будет нормально.
Она не в состоянии выйти на улицу уже пять лет.
– Не волнуйтесь, Дотти. Я люблю с ним гулять, – беззастенчиво вру я, пытаясь надеть ошейник на Тоссера, который норовит вцепиться мне в запястье.
– Это он играет, – говорит она и ласково похлопывает его узловатой коричневой ладонью. – Правда, мальчик?
Он обнажает зубы и угрожающе ворчит.
Славная собачка.
Два раза в неделю ее навещают девочки-старшеклассницы из ближайшей школы. Это часть их общественной работы. Однажды я видела их – одна из них забыла у Дотти свой мобильный телефон, и они зашли в среду. У обеих коротко остриженные, крашеные волосы и серьги в носу. Дотти говорит, что они славные девчушки. Они гуляют с Тоссером, заваривают для Дотти чай и спрашивают, не нужно ли ей что-нибудь. Они задают уйму вопросов о том, как жилось раньше, когда не было телевизоров.
– В школе им задали выполнить проект, – она улыбается. – Они записывают все, что я рассказываю.
Я представляю школьную тетрадь, исписанную от корки до корки рассказами про мужа-мерзавца.
– Они обожают Тоссера, – говорит она. – Правда, мальчик? Они приносят ему печенье.
Таким образом, он гуляет по вторникам, средам и четвергам, а в остальные дни, насколько мне известно, довольствуется крохотным садиком за домом.
Может быть, из-за этого у него такой скверный характер.
Я протираю безделушки на камине, а Дотти рассказывает мне про своего внука, младшего ребенка в семье сына, который уехал в Австралию.
– Хочет быть художником, – говорит она.
Я смотрю на нее с любопытством.
– Глупый мальчишка, – добавляет она тоном, не допускающим возражений.
– Почему?
– Не знаю. Думает, станет знаменитым, – фыркает она, тряхнув седой головой.
– Нет, я хотела спросить, почему вы считаете его глупым? Это ведь здорово, иметь мечту?
– Мечту? Он хочет найти непыльную работу, вот что я тебе скажу, мечта тут ни при чем. С тех пор как он окончил школу, он не принес в дом ни пенни!
– Но ведь вы говорили, что он учился в университете?
– В университете! – хмыкает она.
Это ее любимая тема: один из величайших пороков современного общества в том, что слишком много бестолковых детей отправляется в университеты, которые, как всем известно – ведь об этом пишут в газетах…
– Рассадники для политиканов. Там молодежь распускается до предела.
– Или раскрепощается, – улыбаюсь я. – Но как можно зарабатывать деньги, если учишься в университете, – быстро добавляю я, прежде чем она успевает с жаром взяться за другую любимую тему – сексуальную распущенность. Вообще-то на нее она не жалуется. Просто считает несправедливым, что она не может выйти из дома и тоже вкусить ее плоды.
