– Он окончил университет, – говорит она недовольно. – Непонятно, ради чего.
– А какой у него диплом?
– Искусство и английский язык.
– Но это же замечательно! – искренне говорю я. – Он просто молодец.
– Ты так считаешь? Искусство? Но это не профессия – это хобби! Живопись, рисование, видали! И что хорошего в дипломе по английскому языку? Он и без того говорил по-английски. Если бы он получил степень по французскому или латыни, это я еще понимаю.
– Но ведь… – Иногда мне кажется, что Дотти нарочно меня заводит. Она далеко не глупа. – Тот, кто получает степень по английскому, изучает литературу. Очень много литературы. Это нелегкое дело.
– Книжки читают все, детка, – говорит она снисходительно. – Для этого большого ума не надо.
– И все же, он сделал это. Теперь он дипломированный специалист.
– Да. И теперь, говорит сын, он слоняется без дела, рассусоливает о современном искусстве и занимается самовыражением. Полная ерунда. Что может выразить мальчишка в его годы, а если он это и сделает, кому это интересно? Для этого нужен жизненный опыт, вот тогда тебе будет что выразить. Нужно немного пожить, узнать, что такое любовь и что такое страдание. Испытать страх и удивление.
Я смотрю на нее в изумлении. Она часто потрясает меня своей наивной мудростью.
– Вы правы, – робко говорю я. – Но, наверное, ему нужно с чего-то начать – попробовать себя.
– Пусть пробует. Но поработать ему не повредит, – отрезает она. – Давай-ка попьем чайку.
Гуляя с Тоссером, я думаю о нашем разговоре. Если молодежь и в самом деле не должна заниматься самовыражением, почему есть те, кому удается издавать романы? Время от времени, на полосах по литературе и искусству, газеты публикуют имя никому не ведомого «нового дарования», первый же роман которого превозносится критиками за свежесть, оригинальность и новизну восприятия. Чем они восполняют недостаток опыта? Я читаю такие статьи с завистью, граничащей с негодованием. Почему этим молокососам удается публиковать романы, а я, дожив до двадцати девяти лет, рисую чертиков и домики с трубами?
Впрочем, это позади. Больше я этого не делаю.
Я делаю глубокий вдох, чтобы унять дрожь внезапного возбуждения.
Вчера я начала писать. Я прекратила давать себе обещания, мечтать и строить планы, села за стол, взяла заметки, что сделала ночью в субботу, и начала писать. Я сделала это в квартире Алекса Чапмэна, во время, оплаченное Алексом Чапмэном. Я включила компьютер Алекса Чапмэна и взялась за дело.
Вы меня осуждаете?
Хватит ли у вас на это духу?
Его мать хотела, чтобы я убирала его квартиру, и я это делаю. Квартира в идеальном состоянии, придраться не к чему. Я же не виновата, что у него такой порядок.
Конечно, это не вполне честно. Думаю, если бы мир был совершенен, и я была бы совершенным, стопроцентно порядочным человеком, я честно сказала бы старой ведьме, что оплачивать четыре часа за уборку этой квартиры просто смешно, потому что ее сын помешан на чистоте и не оставляет после себя ни крошки. Я отказалась бы от денег, которые она кладет в коричневый конверт и передает мне через Луизу, очевидно опасаясь прикасаться ко мне, чтобы не подцепить какую-нибудь заразу.
Если бы я была стопроцентно честной и порядочной, мне бы и в голову не пришло включать чужой компьютер, тогда как мне в обязанность вменяется лишь вытереть с него пыль. Я понимаю, что это некрасиво. Я хорошо воспитана. Я посещала воскресную школу.
