Корнилов на лошади поехал вдоль траншей, рядом с ним ординарцы. На Малахов курган он прибыл как раз тогда, когда англичане открыли просто истребительный огонь. Поговорив с Истоминым и флотским экипажем, Корнилов решил проехать к Ушаковой балке, посмотреть Бутырский и Бородинский полки. Стоило ему подойти к лошади, как два ядра упали прямо на него.
– Отстаивайте же Севастополь! – крикнул он.
В госпитале он умер. Нахимов горько оплакивал его смерть. Сопротивление города продолжалось.
«В самом деле, уже до полудня союзные главнокомандующие могли удостовериться, что они очень серьезно просчитались и что Севастополь этой бомбардировкой одолеть ни в коем случае не удастся. Неожиданность за неожиданностью поражали осаждающих. Откуда-то выросшие за три-четыре недели укрепления, дальнобойные орудия, меткая стрельба, доходящая до дерзости смелость гарнизона – все это обнаружилось явственно к вечеру, но и утром особенно радостных впечатлений ни у Канробера, ни у лорда Раглана не было», – писал академик Тарле. И перечислял потери союзников и русских. «Нужно согласиться, – писал Блерзи, – что Тотлебен, по врожденному ли таланту или вследствие знания местности, показал себя более искусным инженером, чем его противники, и что он расположил свои батареи так, что они причиняли союзникам больше ущерба, чем батареи союзников – защитникам города».
Канонада продолжалась, но русские успевали быстро восстанавливать разрушенное. Бывало, что на бастионы падало около двух тысяч бомб, несколько сот орудий палили по городу, а сдержанный на эмоции Тотлебен вновь принимался восстанавливать постройки и укрепления бастионов, превращая их как бы в новые.
Лет через сорок после этих событий маршалу Канроберу задавали вопрос:
– С какими противниками вы имели дело в Крымской войне?
– Чтобы понять, – маршал при этом поднимался, сверкая при этом огненными глазами, – что такое были наши противники, вспомните о шестнадцати тысячах моряков, которые, плача, уничтожали свои суда с целью загородить проход и которые заперлись в казематах бастионов со своими пушками, под командой Корнилова, Нахимова, Истомина! К концу осады от них осталось восемьсот человек, а остальные и все три адмирала погибли у своих пушек… Генерал Тотлебен для выполнения своей технической задачи нашел в населении Севастополя, сплошь состоявшем из рабочих и служащих в морском ведомстве и в арсеналах, абсолютную преданность делу. Женщины и дети, как и мужчины, принялись рыть землю днем и ночью, под огнем неприятеля, никогда не уклоняясь. А наряду с этими рабочими и моряками солдат – особенно пехотинец – снова оказался таким, каким мы его узнали в битвах при Эйлау и под Москвой…
Маршал сел, считая, что долг его французского командующего совершенно выполнен при воспоминаниях о давних сражениях.
Все ярче разгоралось имя адмирала Нахимова, вроде бы в подчинении он был у генерала Остен-Сакена, но все понимали, что он – руководитель осажденного Севастополя, ему подчинялся и Тотлебен со своей армией рабочих и служащих, постоянно работавших по укреплению бастионов и возведению новых.
«Служебные мои занятия в самом начале года, – вспоминал Милютин, – были прерваны на несколько дней поездкой в Москву по случаю празднования 12 января столетнего юбилея Московского университета. Как питомец его, я получил от попечителя учебного округа генерал-адъютанта Владимира Ивановича Назимова приглашение на предстоящее торжество». Милютин взял отпуск на неделю, тем более Военная академия поручила ему поздравить университет от имени академии.
