Жизнь как она есть - страница 17

Однажды вечером я возвращалась из университетского ресторана и встретила нескольких молодых парней, их было человек шесть, но мое внимание привлек только один. Жак В. был невысок (я всегда питала слабость к маленьким мужчинам), его черная кожа блестела, толстые губы выдавали чувственность натуры, голову венчала масса тяжелых вьющихся волос, взгляд удивлял меланхоличностью. Кто-то спросил: «Вы гаитянка, мадемуазель?» – я не ответила, безмерно удивленная уважением, которое товарищи выказывали Жаку. В тот момент мне было невдомек, что он – внебрачный сын Франсуа Дювалье, избранного президентом республики, несмотря на все усилия Жана Доминика, и почти сразу проявившего себя безжалостным диктатором, «Тропическим Молохом», по меткому определению Рауля Пека[67]. По его приказу тонтон-макуты[68] творили произвол, убивая целые семьи. Те, кому «повезло» больше, эмигрировали. Но эта чудовищная политическая реальность ни разу не встала между нами, не важны были ни культурные различия, ни несходство литературных вкусов. Окружающий мир рушился, голоса мира не проникали в невероятное небытие, где мы были замурованы. В июне 1960 года Бельгийское Конго получило независимость. В июле отделилась провинция Катанга. Лумумба[69], Каса-Вубу[70], Чомбе[71], Мобуту[72]… Эти имена, «явившиеся из экваториального леса», заняли первые страницы газет, но мы их больше не читали. Значение имело только неутолимое желание, которое мы испытывали друг к другу.

На сей раз в любви не было ни капли благородной интеллектуальности. Тела вели жадный диалог, мы неделями не разговаривали, питались хлебом с мармеладом «Мамба». Занимались любовью. А вечером ходили в «Элизе Матиньон» или в «Кубинскую хижину». Мало сказать, что Жак обожал танцевать. Его танец всегда был полон огня, страсти, ярости, точно так же он занимался любовью. Те годы были великой афро-кубинской эпохой: мамбо, ча-ча-ча, Селия Крус[73], «Сонора Матансеро»[74] и «Оркестр Арагона»[75] правили бал. Я никогда не умела танцевать. Родители воспитывали во мне презрение к атрибутам западного мира, навязываемым людям черной расы, к чувству ритма и чрезмерной чувственности. Я сделала неожиданное открытие: Жак в «отношениях» со своим телом был совершенно раскован, но я не пыталась подражать ему, потому что не хотела показаться смешной другим танцорам и, терзаясь завистью и ревностью, сидела за столиком со стаканом Planteur[76] и пыталась делать хорошую мину при плохой игре. Мы часто оставались в клубе до рассвета и возвращались домой по мертвенно-бледному Парижу, мимо метельщиков во флуоресцирующих фартуках, и спускались в метро в компании сонных гуляк, чтобы вернуться в Университетский городок. Надеюсь, никто не упрекнет меня за то, что предавалась страсти с сыном одного из самых кровавых диктаторов мира. Я жила страстью. Страсть не анализирует и не занимается морализаторством, она изнуряет, горит и сжигает.

В середине октября я все-таки собралась с силами и вернулась в свою комнату, оставив спящего Жака, побросала вещи в чемоданы, плохо соображая, что делаю, и первым поездом уехала в Шартр, забрала Сильви и Дени, отправилась в Орли и полетела в Гвинею. Сама не знаю, зачем так наказала себя, наверное, мною руководило неверно понятое чувство материнского долга. Я верила, что действую на благо детям. Говорила себе: «Долой эгоизм и легкомыслие! Дени и Сильви-Анна не должны расти с матерью-одиночкой! Они имеют право на родину, крышу над головой и отца». Не помню, как добралась до Конакри, и в машине Секу Кабы от страха лишилась чувств. Я была так слаба, что слегла, кружилась голова, трудно было совершать самые простые действия – напиться воды, умыться, одеться, что-нибудь съесть… Большую часть времени я оставалась в своей комнате.