Жизнь как она есть - страница 19

С того дня я старательно избегала встреч с левыми педантами, приняв решение не иметь никаких связей с гваделупской диаспорой, но однажды все-таки сделала исключение. Одна из двух сестер мадам Бачили – изысканная красавица Иоланда – вела историю в лицее Донка и была главой Ассоциации преподавателей истории Гвинеи. Мы стали очень близки – несмотря на все ее регалии. Как многие соотечественники, мы жили в рыбацком квартале Бульбине, в двух одиннадцатиэтажных, анахронично современных башнях, стоявших лицом к морю. Лифт никогда не работал, поэтому Иоланда останавливалась на моем втором этаже, прежде чем продолжить восхождение на свой верхний. Она жила с Луи, настоящим бенинским принцем, прямым потомком короля Беханзина[79], великого борца с французской колонизацией. Он долго был в изгнании на Мартинике, в городе Фор-де-Франс, а умер в Алжире, в Блиде. После смерти в 1906 году останки Беханзина были перезахоронены в Абомее в Бенине. У Луи была настоящая музейная коллекция предметов, принадлежавших его предку: трубка, табакерка, маникюрные ножницы и – главное – масса фотографий старого суверена. Его умное решительное лицо навевало мечты. Годы спустя я все еще помнила о нем, когда писала роман «Последние волхвы» и представляла себе жизнь в изгнании и насмешки обывателей: «Африканский король? Что это за птица?»

Я представляла, как ужасали его наши грозы и свирепые циклоны, которых он не знал на родине. Мне захотелось «приписать» ему антильское потомство в лице Сперо и сделать владельцем газеты.

Луи Беханзин, человек на редкость умный, тоже преподавал историю в лицее Донка. Он пользовался доверием Секу Туре и был автором реформы образования – колоссального и, увы, незавершенного труда. Я искренне восхищалась Иоландой и питала к ней дружеские чувства, хотя никогда в этом не признавалась. Она говорила мне правду в глаза и часто отчитывала, не стесняясь в выражениях: «Как можно вести такую растительную жизнь при вашем-то уме?»

Не уверена, что была действительно умна.

Никто не подозревал, что я часто хотела умереть, настолько была несчастна. Иоланда и Луи считали причиной моей депрессии разлуку с мужем. Конде вернулся в Париж, чтобы закончить консерваторию. Новость о моей беременности он принял как истинный фаталист. «На этот раз родится мальчик! – заверил он меня, как будто это могло подсластить пилюлю. – И мы назовем его Александром».

– Александром? – изумилась я, вспомнив его негодование по поводу «западности» (!) имени Сильви-Анна, выбранного мной для дочери. – Разве можно назвать Александром ребенка из народа малинке?

– Плевать! – ухмыльнулся он. – Это имя завоевателя, и мой сын будет завоевателем!

Общий сын у нас так и не появился, а вот вторая супруга родила Конде двух или трех мальчиков.

Когда Эдди написала, что Конде завел любовницу, мартиникскую актрису, меня это совсем не задело. Я думала только о Жаке, приходя в отчаяние из-за абсурдности своего поступка и не понимая, зачем бросила его.

Перед началом учебного года в коллеже Бельвю мадам Бачили собрала сотрудников в учительской. Все были «экспатриантами»: много французских коммунистов, политические беженцы с африканских территорий, находящихся южнее Сахары, из Магриба, двое мальгашей с Мадагаскара. Мы пили эрзац-кофе, грызли сухой крекер, а она объясняла, что наши ученицы происходят из семей, где девочкам никогда не давали среднего образования. Их матери иногда заканчивали один или два класса начальной школы и умели разве что написать свою фамилию. Им было неуютно на школьной скамье, они предпочитали возиться на кухне или торговать барахлом на рынке, поэтому преподавателям следовало прилагать вдвое больше усилий, чтобы внушить ученицам интерес к учебе.