– Увы, дорогой мой, у меня столько нет. Жемчуг такого класса крайне редок. Я думаю в Москве таких нет.
– И все же.. – не унимался я, – Примерно, сколько она может стоить.
Ювелир пожал плечами и предположил.
– Полмиллиона… А на аукционе и весь миллион.
– Мир сошёл с ума. – задумчиво констатировал я, одновременно прикидывая количество жемчужин припрятанных в духовом шкафу электроплиты.
– Я позволю не согласиться с вами. Цена – единственное, что являясь установленной реальностью, сохраняет мир от хаоса. – этот постулат пришёлся мне по душе и я ответил ему, что полностью с ним согласен.
Поняв, что узнал достаточно, я стал прощаться с Семёном Ильичём и уже протянул руку, чтобы получить обратно свою жемчужину, как тот, проникновенно заглядывая мне в глаза, сделал мне короткое предложение:
– Я могу дать триста. Это всё, что у меня есть.
Мне пришлось выдержать паузу, чтобы не крикнуть сразу: «Я согласен!». Глядя на меня, Чуркин понял это по своему.
– Триста пятьдесят и я остаюсь без штанов. – прошелестел ювелир сделав скорбное выражение лица покойника.
– Ну хорошо, – сказал я, с азартом гончей собаки, почувствовавшей запах добычи. – Давайте четыреста и по рукам!
– Вы меня режете без ножа! – воскликнул внезапно оживший ювелир и я понял, что меня обошли.
Попросив меня подождать несколько минут, Самуил Израилевич скрылся за дверью, ведущей в задние комнаты ювелирной лавки. Вместо него возле прилавка материализовался его молодой рыжий помощник, манерами и лицом походивший на хозяина заведения. Он так усердно делал вид, что занят протиранием экспонатов, что я невольно поверил в то, что это основной повод его появления у прилавка, но когда вернулся хозяин, он, таким же загадочным образом, растворился среди стеллажей и шкафов магазина.
Получив жемчужину, Самуил Израилевич выложил на прилавок четыре пачки тысячерублёвых купюр и уже на выходе, когда я, упаковав деньги по карманам, и подойдя к двери, взялся за латунную ручку, крикнул мне вслед.
– Прощайте, но если будет что-нибудь подобное, приходите.
«А как же иначе» – сказал я себе. – «С домом Картье я ещё не знаком».
Деньги приятно оттягивали мои карманы, спешить мне было некуда и я решил немного покутить. С этой мыслью я направился в ресторан моей юности, куда был вхож ещё в восьмидесятые, в ресторан славившийся своей кухней под названием «Узбекистан» или «Узбечка», как все его тогда называли. Пройдя мимо швейцара, одетого в бухарский халат, я вступил на «кремлёвскую дорожку» и сердце моё дрогнуло – это была, наверно правнучка той дорожки, по которой я входил в ресторан в далёкие восьмидесятые. Зал, конечно, здорово изменился. Я смотрел на плафоны потолка, где раньше на цветных росписях загорелые узбечки убирали хлопок, а молодые узбекские студенты обняв учебники, спешили к местному университету, удивительно похожему на павильон республики на ВДНХ. Теперь плафоны изображали суры из Корана написанные арабской вязью и подсвеченные светодиодными светильниками. Увидев изобилие еды на столах, я почувствовал, что голоден и, предвкушая гастрономическое наслаждение, заказал лагман, самсу и плов.
Следующий день и последовавший за ним, были отмечены ожиданием даты, когда можно было получить паспорт, путевку и отправиться в аэропорт. Я обменял рубли на доллары, купил шорты и панаму и путеводитель по Бейруту и весь вечер, перед визитом в турагентство, лёжа в кровати, я то дремал, то краем глаза рассеяно смотрел в телевизор, лишь однажды заострив внимание, когда речь пошла о Ватикане, где начали продавать индульгенции, гарантировавшие место в Раю. «Началось». – подумал я. – «Вергилий был прав!»
