Я взяла телефон и набрала номер брата.
Ник был единственным из всей нашей немаленькой семьи, с которым у нас были теплые родственные отношения. Он был старше меня на пять лет, и всегда защищал меня и поддерживал. Это он уговорил меня, плачущую, подать документы в тот институт, куда хотела я, а не куда активно меня запихивала мама. Он всегда интересовался моими делами, и мы регулярно общались. С Эмили, его подружкой, мы тоже неплохо ладили, она мне нравилась. И это именно ему я позвонила в ту ночь, когда ушла от Джона. Ник без лишних разговоров забрал меня, приютил на пару дней и помог с жильем и деньгами. Мы почти до утра просидели с ним на кухне с бутылкой виски, я плакала и выплескивала Нику всю свою накопившуюся боль. Он молча слушал, зло курил и подливал янтарную жидкость в наши бокалы. Я пила глоток за глотком, не чувствуя вкуса, и говорила, говорила.
Тогда мне казалось, что я вообще впервые за эти два года говорю то, что думаю, а не то, что от меня хотят услышать. Поняла, насколько сильно начала сомневаться в себе, в верности своих ощущений, своих чувств, своих мыслей. Я как будто раздвоилась – умом, наедине со своими чувствами мне казалось одно, а когда Джон начинал в чем-то меня обвинять, мне казалось, что прав он. Я так запуталась, что не различала, где чёрное, где белое.
И тот ночной разговор с Ником удивительным образом поставил всё на свои места. Он мало говорил, больше слушал, и, как заправский психолог, не давая оценочных суждений, направлял мою мысль в правильное русло. Он как будто поставил передо мной правдивое зеркало, в котором я наконец увидела всю картину целиком, в самом своем верном, неискаженном виде.
Та бутылка виски на следующий день чуть не убила меня. Похмелье было таким сильным, что мне хотелось застрелиться. Ник, смурной и помятый, выхаживал меня, отпаивая аспирином и какими-то хитрыми китайскими средствами, которые подействовали через час, и я заснула мутным болезненным сном. Проснулась к вечеру, слабой, как новорожденный кутенок, в испарине и с гадким привкусом во рту.
– Проснулась? – Ник сидел возле дивана на кресле, читая книгу, и я поняла, что он всё время, что я спала, приглядывал за мной. – Как ты?
Я приподнялась на диване, хватаясь рукой за голову. Виски́ слегка ломило, но терпеть было можно.
– Вроде ничего, – прохрипела я, с усилием сглатывая.
Тошнота улеглась, в животе было так пусто, что аж сосало под ложечкой. Ник подал мне стакан с водой, и я выпила его единым духом. Вода ушла в меня, как в сухую землю, будто бы даже не смочив горло.
– Есть хочешь? – спросил Ник.
Я кивнула, и он придвинул к дивану табуретку. Я спустила ноги на пол и укуталась в одеяло. А Ник принес из кухни большую миску горячего куриного бульона с яйцом, зеленью и сухариками. Я чуть не заревела от его заботы.
– Спасибо, братишка, – сказала я, берясь за ложку, – за всё, правда.
– Полли, мы же семья, – просто ответил он.
Я покачала головой.
– Ник! Ты – вся моя семья. Ты и Эмили. Больше у меня никого нет.
– Ешь давай, – он смущённо опустил глаза.
Он ведь тоже почти не общался с родными. Мы с ним были паршивыми овцами в этом стаде.
Я проглотила первые несколько ложек горячего, от души поперченного супа, чувствуя, как с каждым глотком становится легче. Во всех смыслах этого слова.
– Чтоб я ещё раз пила эту вашу дрянь, – пробурчала я чуть слышно.
Ник рассмеялся в голос.
