Жизнь, придуманная ею самой - страница 7

И это не на выбор, а для каждого!

Я огляделась почти в ужасе, разве можно предлагать столько больным? Но увидела, как загорелые (прогулки и лежание на солнце) люди уписывали еду за обе щеки.

Вообще, по загару можно было безошибочно определить, кто сколько пробыл в Клаваделе, у тех, кто прибыл давно, лица бронзового цвета, новички вроде меня – бледно-зеленые.

Я относилась к последним. Соседка по столу, заметив мое оторопелое смущение, с усмешкой заметила:

– Ничего, погуляете по горам, тоже будете кушать без остановки. Здесь это приветствуется – поднимают гемоглобин.

Вечером кулинарное безумие повторилось – снова был суп (очень вкусный, кстати), жаркое, разное тушеное мясо с овощами на выбор – кто-то предпочитал телятину, а кто-то свинину или птицу, кто-то картофель, а кто-то шпинат, безумное количество выпечки от огромных кусков торта до крошечных профитролей и марципановых фигурок, лучшие сыры и любые напитки.

И это при том, что между обедом и ужином все подкрепились плотным полдником с огромными кусками разных пирогов, плюшек, булочек, пряников и прочего, горячим шоколадом, сливками, круассанами… Тем, кто не любил сладкого, подавали бульон – мясной или рыбный с соответствующими пирогами.

После такого подкрепления сил организм сам требовал либо полежать, либо погулять. Все на свежем воздухе, потому к следующему приему пищи аппетит снова давал о себе знать.

Такая круговерть еды, прогулок и сна могла затянуть, как болото.

Единственное послабление, которого я добилась, – разрешения читать во время лежания на веранде и совершать длинные прогулки. Состояние мое по сравнению со многими окружающими оказалось не столь уж тяжелым, вернее, совсем не тяжелым, врач пообещал, что если я буду соблюдать все требования: хорошо питаться, отдыхать, гулять и не нарушать режим, то смогу вернуться домой здоровой.

Я не очень-то поверила, наверняка они говорили так всем, но решила, что действительно выздоровею. Обязательно!

Одной из причин явилось присутствие в Клаваделе заинтересовавшего меня юноши.

Я не проявила бы к нему повышенный интерес, не окажись он предметом внимания сразу нескольких молодых особ разного возраста и степени интеллигентности, а если я вижу, что за кого-то борются другие, мне непременно нужно им обладать, независимо от того, нужно ли это в действительности. Боюсь, что в моем случае начиналось именно так, а уже потом развилось в серьезные отношения.

Молодого человека звали Эжен Грендель. В Клавадель он приехал со своей любвеобильной мамашей Жанной-Марией Грендель, которая делала все то, что мне так ненавистно в любвеобильных мамашах: она зорко следила, чтобы сынок съедал все с тарелки, гулял положенное время, дышал воздухом на террасе (ему, как и мне, разрешили читать во время лежания в шезлонге) и не волновался, то и дело поправляла что-то – то салфетку на его коленях, то галстук на шее, то выбившуюся прядь волос…

А еще она звала сына Жеженом, видно, имитируя его детский лепет.

От такой заботы лично я либо сбежала бы либо повесилась. Юноша терпел, видно, бороться с любвеобильной мамашей бесполезно, и он привык.

Сначала мне стало его жалко, и даже появилось желание бросить скатанный хлебный шарик через стол в тарелку мадам Грендель. Но что-то остановило.

Нет, не правила приличия, появилось вдруг чувство, что от этой женщины будет многое зависеть в моей собственной жизни. Что за чушь?