последние дни он приводит к себе женщину: «бабу», как просто называет он её, выпроводив,
наконец, домой. А перед тем, как улечься на узкую односпальную кровать, они двойной тягой
накуривают так, что воздух превращается в синий студень. «Чего вы глотаете этот дым?
Волнуетесь что ли? – обычно усмехается Роман. – Кончайте свою дымную прелюдию!
Заваливайтесь, да и всё. Или от меня маскируетесь? Так не нужны вы мне: я сплю мёртвым сном и
лицом к стенке». Конечно, лучше бы сегодня Вовчик отдохнул от своей «бабы».
Усталость радует, спасает от неуюта одинокости и недовольства собой. Если усталости нет, то
возвращение в промёрзшем троллейбусе с белёсыми, шершавыми от дыхания стёклами и
тусклыми, будто приглушёнными холодом плафонами, тоскливо. Молодости и силы – хоть
отбавляй, а жить получается лишь вполовину. Знакомства зимой уже не столь притягательны.
Иногда они происходят по инерции, вроде как сами собой. Идёт Роман утром на работу, а тут –
девушка из соседнего дома, пути с которой совпадают, кажется, второй или третий раз.
– Привет, соседка, – с привычной, но уже естественной, лёгкой усмешкой говорит он ей, –
далеко направилась?
– Да нет, близко, – отвечает она так или как-то вроде того на его совершенно нелепый вопрос,
потому что на самом-то деле все в такое время спешат на учёбу или на работу, и кому какая
разница близко это или далеко.
Завязывается скоротечный разговор, спонтанно, как-то сама собой назначается встреча, и
только потом Роман вспоминает, что лишь несколько минут назад, застёгивая пуговицы на куртке,
он обещал себе прожить сегодняшний день как все порядочные, неразвратные люди… Хорошо
ещё, что теперь знакомства удаётся сортировать, отсекая подозрительные и совсем уж
легкомысленные. Нет уже и привычки быть постоянно подключенным ко всему женскому
измерению мира. В общем, Великий Гон зимой несколько подморожен. Теперь, напротив, бывает
даже приятно, замкнувшись в собственную непробиваемую оболочку, не замечать людей с их
лицами и разговорами. Впрочем, таково большинство городских людей. Может быть, и он
становится немного городским?
Сегодня в троллейбусе Роману даже удаётся коротко, освежающе вздремнуть, уронив голову к
мёрзлому стеклу и до прозрачности подтаяв дыханием белый лёд в этом месте. Потом, даже во
сне почувствовав свою остановку, он, сонно спотыкаясь, идёт к двери, где стоит девушка в
песцовой шапке, пытаясь своими красивыми длинными ногтями отскрести ворсистую скрипучую
изморозь на узком окошечке складной двери. Что ж, пусть скребёт, если лака не жаль, но он-то и
так знает, что это остановка его. Только чего это вдруг она начинает поглядывать на него с каким-то
пробивающимся смешком? Роман недоумённо оглядывается: «Над кем она смеётся?» Но за
спиной пусто. Она или обозналась, или какая-то не от мира сего: вечер, холодно, добрые люди
возвращаются с работы, а то и просто с пьянки (вечерами в троллейбусе пьяные-то, в основном, и
возвращаются домой), и чего тут весёлого? На всякий случай он принимает независимый (как под
пристальным взглядом милиционера) вид, хотя в душе уже чувствует какую-то запальную искру,
лёгкое тёплое дуновение, смахивающее верхний пепел. Вообще-то, такие яркие девушки: со
специальным макияжем, с чересчур аккуратно подведёнными глазами и безупречно одетые – не
его. В их облике заметна какая-то агрессивная эстетическая отстранённость – сунешься к ней, и
