сиденье и долго сидит, придерживая дыхание и боясь самого себя, боясь, что выбежит сейчас и
бросится в вагон, стоящий последние секунды. «Да, да, да, ведь это я, именно я настоял на этом
поезде, – думает он, – я как будто знал, как будто знал». Поезд, лязгнув суставами и скрипнув
каким-то одним колесом, трогается с места, а потом всё быстрее и быстрее стучит на стыках.
Стучит и дразнит засевшими в голове словами: «Как знал, как знал, как знал…»
Если бы не гроза, то на вокзал можно бы и не заходить, идти-то надо на автобусную остановку,
но Роман прячет себя здесь до тех пор, пока его скорый не уходит со станции, не затихает вдали.
На кафельном полу из коричневых плиток и на большой скамейке, выгнутой из листа толстой
фанеры, лужи натёкшей воды. В пустом и прохладном здании тихо: слышится лишь перескок
минутной стрелки больших, круглых часов на стене. Зачем он сидит в этой прохладной пустоте?
Теперь он, можно сказать, дома. Он чувствует себя одиноким и умудрённым. Позади две
жизненные эпохи: одна – длиной в два года, другая – в три дня. Эта последняя, стремительная
эпоха, начавшись на одном вокзале, закончилась на другом. Мощно прогремев, прогрохотав,
уложившись в три дня, она умчалась дальше по сверкающему железу, а он, оглушённый и
растерянный, – здесь. Дорога – это всегда то, что соединяет какие-то важные места и события. В
дороге ты всегда находишься, казалось бы, в точке наибольшей неопределённости. А у него иначе.
Именно сама эта дорога становится мощным, значительным обретением, дающим
необыкновенную личную весомость. Неужели же после этого впереди ещё есть какая-то жизнь? *1
ГЛАВА ВТОРАЯ
Слеза
Про Марусю и Михаила Мерцаловых кто-то однажды беззлобно съязвил, что детей у них нет
только потому, что от таких разных пород, как они, дети не завязываются. Дородная полнота
Маруси необъятна: другой такой женщины в Пылёвке нет. Она белая, широкая, прямо-таки
рассыпчатая. Михаил же, напротив, чёрный, сухой, стянутый жилами – этакий цыганистый тип
отчаянного русского мужика. Его прозвище – Огарыш. В молодости он слыл вёртким отчаянным
драчуном и за свою Марусечку, как часто называет он её, – добрейшую, ласковую душу,
13
расхлестал немало зубов и носов её ухажёров. Во всех случаях неосторожного посягательства на
Марусечку со стороны Огарыш как-то не особо вникал в тонкости: уместно тут драться или не
уместно, надо бить или не надо, сильный перед ним соперник или нет, а просто всегда без лишних
рассуждений бил и дрался. А уж потом разбирался. Или разбирались с ним.
Так и не перемешавшись в детях, они за долгую жизнь вместе, кажется, и характерами не
перемешались: живут крикливо, ругаясь иной раз так, что хоть святых выноси. Однако вся эта
ругань для обоих как с гуся вода, они и сами не знают, что это ссорой называется.
Маруся работает уборщицей в клубе, и для всех остаётся загадкой, как ей, при её-то габаритах,
удаётся без всякой швабры-лентяйки чисто-начисто промывать громадный клубный пол. Более же
всего Маруся знаменита не только в Пылёвке, но и во всей округе знахарством: лечит травами,
правит головы, вправляет кости, ладит воду: что-то шепчет там в бутылку за печкой или, как
пошучивает Огарыш, матерится прямо в воду, так что против такого концентрированного лекарства
любая болезнь пустяк – «надо только пробку потуже затыкать». В дополнение к этому, Маруся ещё
привораживает и предсказывает судьбу по воску, по снам и по приметам. Дом их напоминает
