проходной двор, так что громадные цепняки, к которым имеет пристрастие Огарыш, по его словам,
«исшалавливаются»: не различая чужих и своих, приветливо виляют хвостами всем подряд.
На лечение, на предсказания, на ворожбу уходят считанные минуты, а всё остальное время
занимают разговоры и чаи с вареньем. Иной раз Маруся не успевает чашки сполоснуть после
одних гостей, как на пороге – другие. Вот и похудей… Огарыш иногда ворчит на поток посетителей,
но не совсем принципиально: всё скрашивается тем, что иногда вместо подарков (которые для
авторитета знахарки просто необходимы) кое-кто прихватывает и бутылочку горькой. Лечение идёт
тогда веселее, и судьба, если кому сегодня требуется, выпадает напротив не такой горькой.
Известно же: как скажет гадалка, так всё и сложится…
Вся знахарская деятельность Маруси началась как раз с желания ребёнка. У каких только
врачей она ни побывала, прежде чем зачастить к бабушке Паше, одинокой старухе, которая жила в
маленькой избушке на самой околице и умела ладить воду. Старуха была такой старой, что даже
пережила всех своих детей. Неизвестной для неё оставалась лишь судьба младшего сына,
который не то забыл про мать и родину, не то сгинул где-то. А внуки запамятовали о ней уже,
кажется, оттого, что жили вдалеке: слишком уж накладно ездить за тыщи вёрст к единственной
родственнице – старухе. Кажется, только неизвестность с младшим сыном и держала бабу Пашу
на этом свете. Маруся, придя к ней впервые и увидев, как та возится с полами, тут же отобрала у
неё тряпку. После Маруся стала помогать ей и в стирке, и в побелке и, в конце концов, вроде как и
вовсе взяла на попечение. Умерла баба Паша в девяносто шесть лет, так и не дождавшись своего
младшего. Да и чем бы он утешил её, уже старый? Жизнь бабы Паши была уже изжита до
безнадёжности, до спокойного неверия во всё.
Вскоре после её тихих похорон по селу разошёлся слух, будто всё умение знахарки теперь
наследует Маруся. Маруся для этого, конечно, слишком молода, но в неё верят сразу: людям куда
важнее знать, что ничего не пропало, чем не доверять её молодости.
Смысла многих перенятых от бабушки Паши наговоров новая знахарка не понимает, впрочем,
как не понимала их и сама старуха, передавая всё в том же виде, в каком когда-то приняла сама.
Тут требуется не понимание, а вера, что если то-то и то-то говорить именно так и в такой
последовательности, то это будет иметь такое-то действие. Тут, возможно, и действие-то
рождается от самой необъяснимости. Если для человека имеют силу травы и смеси трав, то
почему этой силы не могут иметь слова и словесные смеси? Для Маруси это становится
совершенно очевидной истиной, и кто её может в этом разубедить? Любопытные, бывало, пытают
Огарыша о том, как такое может быть, но тот, поскрёбывая голову, только и отвечает: «Да кто его
знат – вроде ерунда, а помогат. .»
Самой же себе Маруся помочь не может, утешаясь теперь тем распространённым мнением, что
так, мол, бывает с каждым, кто берёт на себя боли и недуги других. Так что, оказывается, и с
бездетностью можно, в конце концов, смириться, если придать ей некий смысл. И тут-то, уже при
этом необычно достигнутом спокойствии, у Маруси вдруг появляется ребёнок! Достаётся он ей,
конечно, как и все дети, от Бога, но только не через себя. Её молоденькая двоюродная племянница
Алка, выпорхнув после десятого класса в город учиться на штукатура, через год возвращается
