Однако общежитские инструкции крепко сидят в Алкиной голове. Ребёнка ей не надо. Ей ещё
хочется того единственного отыскать, от которого беременна. Когда расставались, он так и сказал.
Взял в ладони её лицо, посмотрел в глаза и куда-то прямо в душу прошептал: «Видишь, я не
обманываю. Ребёнок нам с тобой пока не нужен. Да и не будет с него толку. Он всё равно по пьянке
сделан. Когда всё уладишь, тогда меня и найдёшь». Ну, как ему не поверить? Тем более что он и
адрес свой сообщил. Далеко, правда, он живёт, в Тамбовской области, да только она и там его
отыщет.
То, о чём думает Маруся, увидев Алку в первый раз с животом, она боится потом вспоминать и
несёт на своей совести, как свинцовый груз. Кто знает, как её желание сказывается на другом
человеке? А вдруг именно оно, зависнув как-нибудь над Алкой, и определяет потом все её
дальнейшие шаги? Беда лишь в том, что прежде, чем родить в Пылёвском роддоме
семимесячного ребенка и отказаться от него, Алка испытывает все сто остальных способов, чтобы
вытравить его. Маруся, зная об этом, болеет сама. Она смотрит на Алку, оцепенев: как это
жестоко, что её ребенок, который пока ещё находится в распоряжении беспутной племянницы, так
беззащитен сейчас. Но помочь ему ничем нельзя.
Отказывается Алка от ребёнка легко. Если на него сразу не взглянуть, то и в самом деле можно
перетерпеть. Марусе же и гадать не надо, кому предназначается брошенное дитя. И в то время,
когда село ещё находится в состоянии шока от такого невиданного до того времени поступка, как
отказ от своего ребёнка, Маруся уже окрылена неслыханным поворотом своей жизни. Уж этой-то –
может быть последней – возможности она не потеряет! И что тут начинается потом! Ребёнка
забирают из больницы и приносят домой. Родной брат Маруси Тимофей подсказывает, что надо
срочно оформить все документы. И этот факт приводит в дрожь. Если это требуется оформить,
значит, ребенка могут и отнять. Тимофей, не переборов их страха, советует на время и вовсе
уехать из села. Господи, да как уехать-то?! Разгар зимы, середина января, а тут и куры, и корова, и
чушка, и сено в огороде, и дом, к которому строено-понастроено, да всё своими руками. Страшно,
но надо всё продавать. Надо увязывать шмотки, увольняться, машину заказывать. «А ехать-то,
15
кстати, куда-а?!» – оторвавшись от этих сумбурных сборов, почти взвывает ошарашенный драчун
Огарыш. И снова совет Тимофея: можно и не далеко, на какую-нибудь байкальскую станцию.
Говорят, там и дома дёшевы, и дорога – сутки поездом. Но зато там уже Бурятия. А что такое
Бурятия? Там что, законы другие? Да нет, те же, но всё же вроде чем-то понадёжней, потому что
Бурятия. Тьфу на тебя! Объяснил тоже! А ехать всё равно надо…
Наваливается всё это в основном на оглоушенного Михаила. Маруся же вроде как отключена –
не может оторвать от себя кутанного-перекутанного, слабого, недоношенного ребёнка. Слившись с
ним, она как сидит, так почти что сидя и спит. Огарыш долго помнит потом её такой сидящей,
прижимающей ребёнка к своей громадной бесполезной груди с бутылочкой искусственной смеси в
ладони. Пожалуй, ребёночек, эта кроха новой жизни, и сам ошеломлён той потрясающей и уже
неожиданной добротой, распахнувшейся здесь. В избе уже всё сдвинуто, разворочено, расстроено.
Михаил с Тимофеем, со скрипом шкрябая о колоду, выволакивают в ограду на снежок шкаф с
кривым, но зато зеркалом, комод, с окон скомкано, как при срочной эвакуации, сдирают тюлевые
