И дальше его концепцию стали разбирать, и Ирина Сергеевна Ильинская опять-таки сказала: «А мне кажется, есть другая тенденция – и мужчин, и женщин называть словом мужского рода, которое в таком случае уже общего рода: „Это Мария Ивановна, директор нашего института“, а не „директорша“. Вы обратили внимание, Иван Федорович, что если секретарь райкома партии, районного комитета, главный большевик в районе, то его секретаршей никто не называет – „секретарша райкома“, а если у него есть секретарша – возится с бумагами, то ее, может, назовут и секретаршей, но тоже необязательно. Видите, стилистическая разница не в вашу пользу». Ну, в общем, отрицательный дали отзыв. Абрам Борисович тоже высказался без удовольствия о написанных главах. Но все-таки он [Протченко] такую работу сварганил. И потом, уже когда он был в вашем институте, Институте русского языка, он все-таки мне излагал эту теорию как теорию, которую он поддерживает, что раз называют, скажем, докторша наук, то это, значит, равенство мужчины и женщины.
З.: А можно я добавлю про Ивана Федоровича?
П.: Да, пожалуйста.
З.: Он был не так лингвист, как кадровик. И вот я была совершенно потрясена, мы с ним все-таки работали в одном институте, вдруг он ко мне подходит и говорит: «Елена Андреевна, а как поживает Всеволод Борисович?»
П.: Кто?
З.: Всеволод Борисович. А Всеволод Борисович был мой муж. А я никогда ему не говорила, что я замужем, что моего мужа зовут Всеволод Борисович. Я была совершенно сражена и думала: «Почему вдруг?» Значит, он про каждого человека вычитал все анкетные данные и таким образом устанавливал… дружеские отношения, контакт. Или вдруг про мою дочку, которая совсем была маленькая девочка: «А Людмила Всеволодовна как – хорошо учится?» – таким сладким голосом, понимаете?
П.: Да.
З.: То есть это вот…
Т.: Да. Тактика такая.
З.: Да, тактика и умение работать с кадрами.
П.: Да. У него был набор интонаций. Когда Виктор Владимирович ко мне относился хорошо, это лиса была, и…
З.: Да-да-да.
П.:…готов идти навстречу. А потом одно время у нас настала размолвка с Виноградовым (временная, к счастью), и тон у Протченко сразу изменился. Он дал для работы «Русский язык и советское общество» машинистку дополнительно. Я к нему подхожу – говорю: «Иван Федорович, дайте нам эту машинистку еще на неделю, погодите ее у нас отбирать», или «подождите у нас отбирать». – (Надменно, скрипучим голосом) «Милый мой…»
З.: Ага.
П.: «…Довольно я ждал. Хватит!» Совсем иной тон.
З.: Да-да-да.
П.: Ну, он, между прочим, и сейчас чем-то руководит.
З.: В Академии педнаук; он от нас давно ушел, у нас в институте он давно не работает.
П.: Он где?
З.: В Академии педнаук.
П.: А! А я знаю, потому что из вашего института кого-то уволили…
З.: Да.
П.:…и он устроил, так что сейчас он, может быть, даже… положительную роль играет как такая отдушина.
(Перерыв в записи.)
П.:…В метро встретился. Подсаживается ко мне – было свободное место, – говорит: «Узнаёте? (Скрипуче) Помните, как мы работали в Институте русского языка?» Тут, спасибо, метро подошло к станции, я сказал: «Мне выходить» (смеются с З.).
(Перерыв в записи.)
П.: Про него сострил Реформатский. В Академии… Отделение литературы и языка имеет свой небольшой штат, и там в какое-то время собралось несколько лиц с украинскими фамилиями. Я не помню, но, предположим, Ефименко, Алексеенко, Протченко. Реформатский пошутил: «Все эти из Отделения: Ефименко, Алексеенко, Протченко и
