Т.: Да-да-да, у нее ученики были.
З.: Да, сейчас вот эта Любовь Казарновская – это же ее ученица тоже.
Т.: Да.
З.: И Архипова. То есть она была прекрасный…
Т.: Педагог.
З.: У нее есть статьи, между прочим. У нее есть книга, которая скоро должна выйти, что-то такое – «Слово в романсе», значит, в музыке…
П.: У меня была книга, но я ее за ненадобностью изничтожил – ее книга «Комментарии к музыкальным пьесам». Ноты, ее… рассуждения, как надо играть.
З.: И уже когда Виктор Владимирович умер, она обычно в его день рождения собирала его учеников и приглашала кого-нибудь из своих учениц. И вот несколько раз она именно Любочку Казарновскую приглашала, и та, значит…
П.: Кого?
З.: Такая певица, сейчас уже очень известная, Любовь Казарновская, ученица Надежды Матвеевны.
П.: А какое она имеет отношение к репрессированному поэту Казарновскому?
З.: Очень может быть, что имеет, но я не знаю. Но вот эта Любочка приходила и пела, и мы наслаждались этим… Вот.
Т.: Да, хорошо. Ну что, отдохнем?
З.: Давайте отдохнем. Хотите еще чаю, Михаил Викторович?
П.: Хотим очень чаю.
(Перерыв в записи. Идет речь о М. Н. Петерсоне.)
З.:…[Михаил Викторович его] не знал лично, так что…
Т.: Не знал Петерсона лично?
З.: Нет, нет, он его просто не знал, поэтому я и не стала так настаивать, они не были знакомы даже. То есть он его очень уважал, и всячески, но…
Т.: А вы с ним были знакомы еще?…
З.: А я как студентка была с ним знакома.
Т.: Как студентка.
З.: Я у него учила с первого курса санскрит три с половиной года, и он даже меня очень уговаривал писать диплом по санскриту. И я очень хорошо помню, что, когда вот пришла пора выбирать себе диплом, решать, я, как, знаете, невеста, положила под подушку бумажечки «Виноградов» – «Петерсон»…
Т.: Даже так.
З.:…Вытащила «Петерсон», но выбрала Виноградова (смеются с Т.). Это очень, по-моему, по-женски. (Г. смеется.) И тогда бы моя судьба была совсем другая, я была бы санскритологом и не занималась бы русским языком, и, думаю, что, может быть, не было бы это лучше, потому что все-таки русский язык живой, а санскрит, хоть он и очень интересен, но, конечно… Так что я не жалею, что я так выбрала. Но санскритом я занималась очень усиленно, и Михаил Николаевич очень меня хвалил и даже мне придумал тему: «Сложные слова в санскрите». Я начала собирать материалы какие-то, картотека у меня была, и всё, наизусть мы с ним… ну, не мы с ним, а… учили стихи. Но я была самая младшая. Там была группа, где была вот Кочергина, Серебренников, который потом стал академиком, такой историк Ильин, видимо, вот четыре человека нас было, но я одна и была только студентка, девчонка.
Т.: Скажите, а Кочергина – она вроде бы в МГУ, да?
З.: Она в МГУ, да.
Т.: Да?
З.: Да. Она меня несколько старше, Вера Александровна Кочергина.
Т.: Вот мы с ней хотели тоже поговорить.
З.: Да. То есть я была на первом курсе, а она, может быть, уже была на пятом, вот так вот, какая-то такая разница была. Ну, и она, действительно, специализировалась по санскриту.
А я у Михаила Николаевича еще учила литовский. Вот, собственно, моих два было у него предмета – санскрит и литовский.
З.: Ну, он был очень милый человек.
Т.: Михаил Николаевич?
З.: Да, да.
Т.: Мне казалось, что он очень сложная такая фигура, нет?
З.: Ну, в каком-то смысле сложный, а… Ну, вы знаете, наверно, у учеников с учителем всегда все-таки немножко другие отношения, и опять же ко мне тоже он хорошо относился. А знаете, как он учил? Хотите, запишите?
