В коридоре в это время послышался громкий голос про- водницы:
– Граждане – Казань, Казань! Стоянка двадцать минут. Не опаздывать, граждане, далеко от состава не уходить! Ка- зань, граждане, Казань!
Фёдор поднялся со своего места, медленно подошёл к двери и надавил на ручку. Дверь была заперта.
– Федот, ты куда? – спросил Бекас.
– Чего-то в туалет захотелось, может от этой еды живот что-то канудит.
– Федот, ты что, впервой на поезде едешь? На станциях туалеты запирают на ключ. Ты разве не знал этого? Сам по- думай, если во всех поездах на станциях станут ходить в туа- лет, то через месяц путей из-за дерьма не разглядеть будет. Пойдёт поезд – сходишь. Слышь, Раскольник, или Басмач? Не знаю, как и лучше тебя погонять: ты я смотрю – мурый бычара! Коль подписался, чего юлишь? Думаешь, не чую, что когти рвать хочешь? Ну, рви, не держим – вон в окно и сигай на площадку. Токо – это… как-то не по кентовски будет. Да- вай, Басмач уж на прямоту, как на зоне. Будь правильным, а? Фёдор вернулся на своё место, усевшись, тут же взял свой стакан и допил остатки в нём водки: теперь он сидел раскрасневшийся, глаза его посоловели, развалившись на сиденье в самом углу, глядя мутными глазами на товарищей, повёл разговор о своём «знаменитом» отце. Бекас взял оче- редную бутылку, открыл её, стал разливать по чайным стака-
нам, при этом поглядев на Фёдора, сказал небрежно:
– Басмач, ты лучше о себе расскажи, об отце потом как- нибудь, на досуге расскажешь…
Вошедшая в купе Рая, внимательным взглядом обвела подвыпившую тройку, подошла к столику, и сдёрнула с него початую бутылку водки.
– Обижайтесь, мальчики, – не обижайтесь, но по моему суждению, вам, пожалуй, достаточно будет на сегодня, ина- че эта вечеринка затянется до утра, а мне ещё и на больших станциях на перрон выпрыгивать.
Проводница лукавила, потому что вагон, в котором они ехали, был вторым от хвоста, и все пассажиры в этом вагоне ехали до конечной – Москвы. Двери в тамбурах она давно уже напрочь закрыла на ключ: раз, нет в вагоне мест, и раньше Москвы никто не сходит – смело можно до утра две- ри в вагоне не открывать.
– И вообще, – продолжила она, – время, однако уже позднее, мне ещё после вас в своём кубрике надо порядок
навести, потому, лучше всего будет, если двое из вас отпра- вятся в коридор на стульчики; заодно, ночным пейзажем за окном полюбуетесь. Лады?
Все трое, будто этого и ждали, разом соскочили со своих мест.
– Федот, а ты куда? – спросил Бекас, глядя насмешливо на Фёдора, – слышал же, сказано ведь было – только двоим купе покинуть? А ты, Федот, как упавший нам на хвост – по- лучается задний, вот и оставайся. Пошли, Лява.
Фёдор резко бухнулся на своё прежнее место, вжавшись в стенку. Через несколько минут, Рая, видимо кардинально приняв решение, – что интимные вещи в долгий ящик не от- кладывают, погасила в купе свет… Что там происходило дальше? – честно вам скажем – мы не знаем. Прежде, пото- му что, нас туда также не пустили, но немного времени спус- тя, нам удалось-таки в щелку подсмотреть – самый финал развернувшихся событий: к тому же – не так уж и мало про- шло времени, когда мы увидели такую картину. На узенькой полоске – кушетки-топчана лежали две человеческие особи. По сути, в душе они оба были несчастны, хотя минуты назад и испытали чувства высшего порядка – блаженства и востор- га. Прижавшись, друг к другу, к тому же лёжа на боку, эта па- рочка – каждый в отдельности – перебирали в мыслях те ми- нуты – греховные мгновения, конечно. То, что опустошает вначале душу человеческую, а затем, когда томление совсем покинуло тело, на смену приходит холодное равнодушие, осуждение в неистовости похоти, а вслед за этим зарож- дающаяся враждебность: как к себе, так и к партнёру; ибо подобного можно избежать лишь в одном случае, когда это всё-таки любовь. Спальное гнёздышко Рая устроила, когда ещё свет был не потушен: откуда-то извлекла две табуреточ- ки, на них взгромоздила матрасы и подушки – получилось – как детская люлька, спи – не хочу. Фёдор, наблюдая, как она это всё быстро и профессионально устроила, подумал тогда,
