А вскоре его разыскала тетка. Дальняя родственница, которая прослышала, что с ними произошло. Ночью приехала на санях, чтобы никто не видел. Ефимку разыскали. По задам огородов добрался до саней. Спрятался под сеном. И тетка, не мешкая, стала понукать лошадей. Забрала Ефима с собой, хотя у нее и так было семеро по лавкам, а тут лишний рот появился…
Дядька Ефим не любил вспоминать, как пришлось выживать в теткином доме. Зимой туго было. Ни одежки, ни обуви. Выскочит на двор и тут же обратно. А настала весна, вот уж он вырвался на волю. Вслед за худыми коровенками ползал по лугу, а то старался наперед забежать, выискивая, что можно съесть. И в лес уходил. Грибы собирал, травы, какие знал. На речке рыбу ловил. Пусть немного, но все же хорошее подспорье. Немного съедал тут же, запекая в костре, или варганил юшку, а что-то приносил в теткин дом, чтобы не считаться нахлебником. И так до поздней осени, пока не начинал сыпать снег…
Так Ефим и не ходил в школу. Успел в своей деревне два класса одолеть, и учеба закончилась, когда они остались без матери. Здесь уже нужно было думать, как выжить с братом, а не в школу бегать. Брат устроился на конюшню. Лошадей любил – страсть! Готов был дни и ночи рядом с ними проводить. И проводил. Домой поздно возвращался, а чуть свет уже снова отправлялся на конюшню. И Ефимку пристроил. Договорился с кузнецом, дядькой Матвеем, чтобы Ефимку взял в обучение. Пусть пока за порядком следит да присматривается, а там уж, когда подрастет и наберется сил, можно к наковальне подпустить, а пока что – на побегушках. Так они и жили, пока Ефимка не подшутил над бригадиром, и расплата была страшной…
Холодно на улице. Промозглый порывистый ветер проникал повсюду, заставляя знобко передергиваться. Дядька Ефим надвинул фуражку на глаза. Поправил безрукавку. Стряхнул невидимую соринку с серых замызганных штанов. Сегодня он хотел было в палисаднике порядок навести.
Черемуха разрослась – страсть, а посмотрел на нее, вспомнил, как она цвела под окошком, а запах от нее, аж голова кругом шла, и не стал трогать. Пожалел. В садик отправился. Землю перекапывал, кусты малины подрезал, а то, заразы, во все стороны полезли. Не успел раньше прибраться да вскопать, а теперь приходится нагонять упущенное время.
В начале осени, когда убрали картошку, а в селе принято помогать друг другу, больше не на кого надеяться. Вот когда выкопали, дядька Ефим занедужил. И поясницу прихватило, и все косточки замозжило, словно к непогоде. Да и вообще непонятное чувство было, словно последние дни доживает. Хотелось помыться в бане, переодеться в чистое смертное белье, какое у него давно приготовлено, улечься на диван или кровать, сложить руки на груди, закрыть глаза и лежать, вспоминая прошлое, а там, глядишь, боженька приберет к себе. И еще один журавушка закружится над деревней и будет проситься домой, и начнет плакать-курлыкать, что это же я, Ефим, а люди не будут замечать, поминая его за столом…
Расхандрился. Сильно. Думал, правда, сляжет, но один сосед заглянет, другой и третий. Посидят, поговорят. Вроде ни о чем разговоры, а начнешь вспоминать, говорили о жизни, как жили, как живем, а будем ли жить – этого никто не знал, и они тоже.
…Ефим Фадеев вернулся в свою деревню уже перед самой войной. И не один приехал, а с женой, Марийкой. Встретился с ней, когда ездили в город. Они поехали в райцентр, где должны были забрать книги для школы, заехали в городскую библиотеку, там что-то взять, на складах загрузиться. А в райцентре библиотекарь, совсем еще девчонка, напросилась с ними в город.
