Сталкивался с бригадиром, с этим Николаем, доносчиком проклятущим. Зыркнут друг на друга и расходятся. Но однажды Ефим не выдержал. Темно было, когда они повстречались. За шиворот схватил бригадира, к забору прижал и шепнул, чтобы тот остерегался ходить по улицам, а то ненароком можно упасть и шею свернуть. И добавил, что за ним должок. Придет время – и сполна рассчитается, а если властям донос сочинит, тогда дня не проживет.
Бригадир было взвился, но Ефим еще сильнее придавил к забору, аж штакетник затрещал, ткнул кулачищем под дых, и дыхание сперло у того. Еще и шепнул, что, не дай бог, если что-то случится, из-под земли достанет и по самую шею в землю же вобьет, и опять сунул кулак под ребра. У бригадира ноги подогнулись, и он ткнулся мордой в грязь. Ефим из деревни ушел пацаном, а вернулся-то крепким парнем, которого уже не просто было напугать.
А Николай Карпов как был дохляком, таким же и остался. Вроде даже росточком меньше стал. Правда, с годами ехидности не убавилось, как говорили в деревне, а наоборот, еще злее стал. К каждому слову цеплялся, но Ефима, надо сказать, избегал. На своей шкуре его силу испытал. И боялся, что где-нибудь в темном местечке встретит, башку проломит – это в лучшем случае, а в худшем – вообще не найдут. Пришибет, закопает или в речку с камнем на шее пустит и всё. Ни одна собака не найдет.
И бригадир с того дня старался возвращаться домой засветло, знал, что Ефим наблюдает за ним и ждет только подходящий момент, чтобы вернуть должок. Не помилует его, если пересекутся тропки-дорожки. И ночами в полглаза спал, и вскидывался, прислушиваясь к каждому шороху, как бы красного петуха не подпустил.
Не успели нажиться с Марийкой в новой избе, не успели налюбиться, началась война. Завыла Марийка, запричитала. Вцепилась в Ефима, когда мужиков отправляли. Убивалась, что больше не увидятся, а Ефим посмеивался, что воевать недолго будут. Приедут на войну, шапками фашистов закидают, как многие тогда говорили, и вернутся домой. Шапок не хватило, чтобы закидать, а уж домой вернуться дорога долгой оказалась…
Бои сильные шли. Они прорывались из окружения, фашисты пытались отрезать и уничтожить разрозненные отстатки полка. И тут Ефим случайно встретился с бригадиром. Даже не встретился, а издалека заметил, аж сердце ёкнуло, словно подсказать хотело, что это он – сволочуга. А Ефим не поверил, увидев его. Думал, померещилось. Сколько дней и ночей без отдыха. Не то может привидиться. Просто что-то знакомое показалось в солдатике, когда он остановился, потом медленно повернулся, внимательно осмотрелся, словно хотел убедиться, что его никто не заметил, а потом ужом скользнул и скрылся в разбитой хате. Ефим мотнул головой.
Опять почудилось, будто Николая Карпова – этого сволочугу увидел. Мотнул головой. Не может быть. Что ни говори, а воевали миллионы, и вдруг среди них встретить земляка, да еще в тот момент, когда выходил из окружения. Получается, они служили в одном месте – этого не может быть. А потом все же решил проверить. Неладное заподозрил.
Его рота вместе с остатками полка пыталась пробиться из окружения, а фашисты все сильнее затягивали кольцо. Бои не прекращались. А тут солдатик приотстал от всех и решил спрятаться. Для чего? Не в разведку же пошел. И бросился Ефим следом, не обращая внимания на огонь, короткими перебежками, а где по-пластунски, добрался до цели и проскользнул в избу.
