И взглянул на старика. А потом принялся торопливо, иногда сбиваясь и подолгу задумываясь, рассказывать про свою жизнь. Дядька Ефим сидел, внимательно слушал и не перебивал. Изредка кивал головой, тоже иногда задумывался. Может, свою жизнь вспоминал, а может, её сравнивал. Кто знает…
– Ну ладно, потом договорим, – неожиданно перебил Ефим Фадеев, хлопнул ладонями по коленям и поднялся. – Айда ужинать, Пал Ваныч. Деликатесы не держу, но супом накормлю. Солнце давно за лесом скрылось, а мы языками молотим, как бабы базарные.
И зашагал на своих худых ходулях из горницы.
Следом направился Павел.
Уже после ужина они опять вышли на крыльцо и уселись на ступеньки. В деревне принято, что крыльцо – это место для работы и общения. Для всех дел, если уж на то пошло.
Что в доме сидеть впотьмах и духоте, когда можно ту же картошку почистить на крыльце или взять вязание и сиди, вяжи, а если соседи заглянут, обо всем можно поговорить. И получается, что крыльцо – это клуб при каждом доме.
И сейчас Ефим Фадеев прихватил бутылку, две стопки, тарелку с закуской и поспешил на крыльцо.
– Ну, Иваныч, опрокинем по стопочке, – он поставил стопку и придвинул тарелку. – Ну, дай бог не последнюю и последнюю не дай бог! – медленно выпил, отломил корочку, понюхал и кивнул. – Пей, а то остынет!
И мелко затрясся с серьезным лицом – это он смеялся.
Павел взял рюмку. Подержал в руке. Нахмурился. А потом выпил. Сморщился, передернувшись, но от закуски отказался. Достал сигареты и задымил.
– Как приехал, всё на деревню гляжу, что-то жителей не видно, – сказал Павел и ткнул сигаретой. – Умирает она, умирает! Я помню, как раньше жизнь кипела в деревне. Ключом била, можно сказать, а сейчас на ладан дышит. Десять – двадцать лет пролетят – и можно крест на месте деревни ставить. Где же эта самая тоска по родине или любовь к родному дому, Ефим Петрович, если все убегают, а обратно на аркане не затянешь? Получается, что малая родина – это пустые слова и не более того.
Сказал и запыхал сигаретой.
Ефим Фадеев сидел, сложив руки на коленях. Смотрел на деревню. В сумерках поблескивала лысина. Где-то гавкнула собака. А там звякнуло ведро и протяжно заскрипела калитка.
По дороге, что вилась по холмам, замелькал неяркий свет. Кто-то проехал мимо деревни, и вскоре шум затих вдалеке. Опять звякнуло ведро. Донеслись голоса, приглушенный смех, затарахтел мотоцикл, и мимо них, виляя по дороге, неторопливо проехал мотоцикл, направляясь к речке.
– Ты видел журавушек над округой? И на погосте побывал? Это и есть наша малая родина, пока живет память о нашей Васильевке. Я всю жизнь прожил тут. И Марийка моя погибла, спасая детдомовских ребятишек. А я до сих пор прихожу на берег Ветвянки, где она утопла, и разговариваю с ней словно с живой. А помру, так журавушкой отправлюсь на встречу со своей Марийкой. Это и есть моя малая родина. Не помрет деревня, – продолжая сидеть со сложенными руками, сказал дядька Ефим. – Как пить дать, не помрет! Одни уезжают, а другие приезжают. Антошка с Валькой с весны и до холодов живут в деревне. Ждут, когда младший определится в жизни. Сказали, квартиру ему оставят, а сами сюда переедут. Пусть позже, но жители возвращаются, а есть такие, кто городскую жизнь сменял на деревенскую глушь. Причин много. К каждому в душу не заглянешь, да и расспрашивать не станешь. А те, кто уехал, могу сказать, дня не проходит, чтобы родной дом не вспомнили. Пусть в мыслях, но они побывали там. А некоторые из города едут, чтобы в деревне остаться. Всё бросают. И забираются в самую глушь. И живут они, и радуются! Ну, а родина… Каждый понимает это по-своему. Да, по-своему! Здесь родители жили, дед с бабкой. И на мазарках вместе лежат. Могилкой для моей жены стала речка Ветвянка. До сих пор прихожу на бережок и разговариваю с ней, как с живой. Моя жизнь в деревне. Моя родина здесь, а где твоя – это сам решай…
