Наверное, моя планета просто оберегала меня в ту пору от своего печального знания о мире. Ведь мать никогда не показывает ребенку ничего страшного, не рассказывает ему о своих бедах и тревогах. Потому-то, прижимаясь к ней, безмятежное дитя и грезит о счастье…
ОЧАРОВАННЫЙ
Шли бревна по реке… И сквозь туман
Бежал по ним кудрявый мальчуган.
Он резво прыгал со ствола на ствол –
И зыбкий след за ним по бревнам шел.
Далекий берег цвел и щебетал,
И мальчик очарованный бежал,
Не ведая ни страха, ни печали –
Его манили солнечные дали,
Зубчатый лес, зеленые кусты,
Просторный луг и пестрые цветы.
О, торопись!.. Не то заплачет мать.
Здесь главное – бежать, бежать, бежать,
Не задержаться на одном бревне…
Остановись – и канешь в глубине!
Одна из опасных забав моего детства – бег по шатким бревнам молевого лесосплава, крутящимся под ногой и уходящим в воду даже под невеликой тяжестью мальчишеского тела. Сегодня, когда я смотрю из полувековой дали на себя самого, бегущего по реке, даже сердце сжимается: ведь стоило бы мне тогда поскользнуться, и…
Но Господь милостив. Может быть, и сам этот опасный опыт был послан в мою биографию лишь для того, чтобы я однажды, в конце 70-х годов, написал стихотворение о вечном человеческом стремлении к чему-то чудесному и манящему, об извечном нашем движителе – очаровании…
Очарование, сколько раз в течение жизни я испытывал твою власть!.. особенно меня влекли к себе женщины. Я очаровывался взглядом женщины, лицом женщины, фигурой женщины… однажды даже был очарован умом и образованностью женщины. И лишь прожив десяток лет под одной крышей с доктором наук, понял простую истину, которую знает любой пастух в русской деревне: женщина – это только женщина, всего лишь женщина…
Были (и есть) и другие очарования в моей жизни. Я до сих пор способен очаровываться красотой природы, тайнами космоса, волшебством поэтического слова. Похоже на то, что мальчик, стремительно бегущий по опасным бревнам моего детства, никогда не умрет во мне, а будет вечно бежать к цветущему берегу своих фантазий.
***
Ночь. Река в золотых столбах.
Стынет город.
Шелестят стихи на моих губах.
Я так молод.
Я так молод. А вы – нежны
И печальны.
Только льдинки в глазах видны
Не случайно.
Не случайно. Иль вы в душе
Впрямь жестоки,
Иль вам кто-то читал уже
Эти строки…
Большой город, учеба в вузе, новые знакомства, влюбленности, свидания, ночные прогулки по набережной Волги, новые удачи и новые фиаско, побеги со скучных лекций, студенческие пирушки, разговоры обо всём на свете… Я ринулся во всё это с неистовым пылом юности, веря каждому новому человеку и каждому сказанному им слову. О, как больно саднили мои разочарования!
Довольно скоро я вбил себе в голову (во многом под влиянием идей Василия Шукшина, посмертная слава которого гремела тогда на всю страну), что в моих житейских неудачах виноват не кто иной, как сам город – город как духовный феномен, скрывающий за своими блистающими огнями лишь ложь, вражду и пошлость. Логика мысли вела к решению оставить Ярославль после окончания вуза, уехать в деревню, работать учителем истории, сеять разумное, доброе, вечное…
Но в жизни вышло иначе.
ШЕПОТ
Куда-то делся прежний пыл…
Но больше память виновата –
Я даже имя позабыл,
Которое шептал когда-то.
И помню только шум лесной
И шепот, иль подобье вздоха:
«Хороший мой, случайный мой,
Найди мне мужа… Мне так плохо…»
Незримый вихрь ее унес
