Журнал «Парус» №72, 2019 г. - страница 3

а поезд идёт вперёд,

и рельсы как длинный след.

Осталось под стук колёс

о чём-то хорошем спеть,

то ль в шутку, а то ль всерьёз

метнуть наудачу медь.

Не спать, а всю ночь мечтать

и строить воздушный дом,

пятак в кулаке зажать,

нацеленный вверх орлом.

Остался совсем пустяк:

сойти где-нибудь с утра,

разжать с пятаком кулак

и выпустить в высь орла.

ОБРЫВ

В людском потоке на вокзале,

ошпарив с пылу матюком,

меня толкнули, обозвали

и погрозили кулаком.

Ответить, что ли, ради смеха

за всех пока ещё живых?

В карман – за словом… Там – прореха

и белых ниточек обрыв.

ХАРЧЕВНЯ

Придорожной закусочной снедь —

твердь котлеты и щей ополосок…

Может лишь беспристрастный философ

приготовить такое суметь.

Тараканов ленивая прыть,

неопрятное чванство обслуги…

Забываешь иные недуги,

если здесь посчастливится быть.

Но и всё же, и всё же, и всё ж

слыть негоже брезгливым пижоном:

переваришь желудком лужёным

то, что хилым умом не поймёшь.

ТРАВИНКА

В лугах медвяный аромат сочней,

звучнее лета хоровое пенье.

Ищу в воде спасенье от слепней,

навязчивых до умопомраченья.

Отлогий берег за чертой лугов

влечёт песчано-пляжною косою —

черновиком для записи следов,

настойчиво смываемых волною.

На отмели – подводная трава,

застигнутая наступленьем суши.

Как будто сокровенные слова

природы я нечаянно подслушал.

То ли во сне, а то ли наяву,

как буковку таинственного слога,

травинку от основы оторву

и вздрогну от внезапного ожога…

Взметнулся из глубин девятый вал.

Ушли под воду все земные мели.

Я точку ненароком оторвал,

пересеклись в которой параллели.

Мелькнул и скрылся под водой огонь,

как отблеск очистительного пекла.

Дымится обгоревшая ладонь,

и дотлевает в ней щепотка пепла.

Рассказ

Два раза в год к нам приезжал брат отца – дядя Игорь. Он работал где-то далеко на севере, участвовал в каких-то экспедициях, у него были густая черная борода, косматые брови, огромные руки и зычный бас.

Мы, дети, им восторгались.

Зимой он обливался ледяной водой, летом мастерил змеев и седлал старую байдарку. На севере дядя ходил на медведя, терялся в тайге, боролся с горными порогами, вел знакомство с таинственными народами и вступал в перестрелки с браконьерами. Его истории передавались из уст в уста, обрастая небывалыми подробностями – мальчишки всей округи были, например, уверены в том, что дядя умеет говорить с птицами на их птичьем языке. И в том, что как-то раз он две недели просидел на дереве, окруженный стаей свирепых волков, питаясь корой и дождевой водой.

Отец смеялся и махал на брата рукой с позиции старшего, хотя разница между ними была смешная – три года. Мать дядю недолюбливала, но внешне этого не выказывала.

– Никак не повзрослеет, – говорила она.

Мы удивлялись ее словам, ведь если и складывался в наших маленьких сердцах образ настоящего взрослого, то он на девять десятых соответствовал образу дяди. Более того, дядя был старше всех, кого мы знали, – не по возрасту, а по самому своему существу.

Вечерами мы толпой поджидали его у крыльца. Он выходил, затапливал резную трубку, опускался на лавку и принимался задумчиво смотреть, как над низенькими домами догорает закат.

– Дядь, дядь, расскажи про север, – обступали мы его.

Дядя ерошил волосы, – на висках они уже начинали седеть, – пыхтел трубкой и смотрел с прищуром:

– Про север?

Мы набивались к крыльцу и оседали на противоположной лавке, на дощатом полу, на перильцах. Не вместившиеся облепляли крыльцо снаружи, толкаясь и переругиваясь.