В конце концов это меня так достало, что я уволился. Работаю теперь на себя и планов больше чем на три недели не строю. И прекрасно себя чувствую!
Кстати, даже планы, рассчитанные на один день, не всегда сбываются. Бывает, только сядешь работать по плану, как звонит мама:
– Ты знаешь, мне надо срочно съездить в банк....
И мы едем. И никто пока не смог меня научить, как бы это объяснить маме, что у меня другие планы.
В общем, Бог с ними, с планами.
Когда меняются взгляды
В начале девяностых не было интернета, вотсапа и вайбера.
Звонок Сидней–Москва стоил $2.50 за минуту.
Она вошла в комнату. Он посмотрел на нее, и у него похолодело внутри. Он понял: разговор будет неприятным, может быть самым неприятным за четырнадцать лет их супружества.
Она опустилась в драненькое кресло, которое выкинул кто-то из соседей во время «помоечного дня», когда разрешается выбрасывать крупногабаритные вещи прямо на улицу.
– Нам надо поговорить, – ее голос был тих.
Так и есть! Уж лучше бы кричала! А ведь еще одиннадцать месяцев назад всё было прекрасно…
Он вспомнил эйфорию последних недель в Москве, когда он получил подтверждение профессиональной квалификации прямо во время интервью в посольстве Австралии и когда им обоим сразу вклеили визу «постоянного резидента» в их новенькие паспорта. Тогда она всем говорила: «У меня самый гениальный муж!»
Значит, виной всему – «короткая полоса неудач»? Да! Да! Короткая! Одиннадцать месяцев – это ничто по сравнению с жизнью!
Но за эти месяцы ее мнение сильно изменилось. Впрочем, и его самооценка поколебалась – ведь прямо сейчас на столе перед ним лежал сто третий отказ в приеме на работу: «…мы потрясены вашими высокими квалификациями и опытом, но с сожалением сообщаем…»
Правда, первые месяцы в Австралии были счастливыми. Ясное дело, почти все деньги, что были накоплены в Советском Союзе, ушли на билеты и на минимальное начальное обустройство. Ведь в двух чемоданах много не привезешь, а баул проницательный таможенник не пропустил: «Либо вы его оставляете, либо опаздываете на самолет». На самолет опаздывать им не хотелось. Но зато в первые месяцы у них обоих было в достатке уверенности и оптимизма. Особенно у него. Она обычно говорила про него, что он прет, как танк.
И вот танк забуксовал. Их новые знакомцы, перелетевшие вместе с ними через океан, стали устраиваться на работу и, как следствие, ходить в театры, уезжать в отпуск и на выходные, а они просто не могли себе этого позволить. Постепенно они отдалились от всех. Их продолжали приглашать, но он просто физически ощущал на себе клеймо неудачника. Как-то одна из ее подруг прямо при нем спросила ее: «Ну что, твой устроился, или всё еще валяет дурака?» Он тогда ушел, чтобы не услышать ее ответа.
Они стали меньше разговаривать друг с другом. Ему казалось, что на ее лице поселился постоянный упрек. Как-то он предложил ей позвать друзей на ужин. «Они не будут есть то, что едим мы», – сказала она, и он начал орать в ответ. А однажды она сказала, что младшенький стал ночью просыпаться и она устала к нему вставать, так что будет проще, если она будет спать с сыном. Он согласился – и стал спать на кухне.
И вот теперь они, кажется, подошли к черте.
– Нам надо поговорить, – ее голос был тих.
– Ну давай. Только ради Бога, сразу к сути.
– Мне не хватает денег.
Он моментально психанул:
– Ну надо же, как ты заговорила! Не хватает денег! Что-то не вяжется с предыдущими твоими высказываниями. Всю жизнь ты мне зудела: «Мне не нужны твои деньги, мне нужен ты». Так вот он я! Всё время дома, как ты и хотела все тринадцать предыдущих лет. Отвожу ребенка в садик, хожу в магазин, готовлю иногда. Чего тебе еще?
