Пес хныкал, жаловался, умолял о чем-то взглядом, и эти посещения час от часу становились тягостнее для хозяина. Постепенно он уже просто-напросто заставлял себя ходить на глухую сторону цеха, а в итоге появлялся там всё реже и реже. Да и дел у него хватало.
В сезон повышенного спроса — а это бывало осенью и весной — вязальщицы задерживались на работе подолгу, до самого глубокого вечера или ночи. И вот однажды бригадирша, доверенное лицо, совестясь говорить неприятное и виновато заглядывая шефу в глаза, сказала:
— Знаешь, он так плачет по ночам, так воет — нам прям-таки жутко всем!..
Зная, что это его вина, но не зная, что делать, Вадимыч рассердился на нее:
— Так выйдите, поговорите с собакой! По полчаса курите — трудно подойти?
— Да мы его боимся! — встречно вспылила она.
— Своего пса — и боитесь? Не выдумывай! — и пошел прочь с докучливым грузом на душе, думая, что надо бы в выходной приехать и отпустить Топку, дать ему побегать. И поиграть с ним.
Но миновал месяц или больше того, и снова, набравшись храбрости, с тем же вопросом подошла бригадирша:
— Так как же с собачкой? А, Вадимыч?
— Не знаю! Вот — не знаю! Пусть привыкает, терпит! У меня и у самого жизнь собачья, только что выть не вою!..
Он выскочил на крыльцо с таким чувством внутри, будто убегает. Но, не дойдя до машины, развернулся, пошел к Топтыгину. Там, махнув рукой на чистую одежду, сел перед псом на корточки, принял на плечи твердые, тяжеленные лапищи.
— Ну, что ты? — говорил он, уткнувшись лбом в лоб собаке. — Ну, что же мне делать, а? Поменять тебя местами с Серегой или Светкой? Но если даже ты привыкнуть не можешь, они же тут сразу загнутся! Потерпи! А? Потерпишь?
Потом, подняв глаза, гладил Топке голову, снимал клоки линяющей шерсти.
— Завтра нарочно приеду со щеткой, вычешу тебя, будешь как новенький!
Бережно, пальцами убрал закисшее в углах собачьих глаз. И только тут увидел, что Топтыгин плачет.
— Прости меня! — шепнул хозяин. И сам всхлипнул — громко, загрубевшим вдруг голосом.
Пес плакал молча.
— Прости! — твердил Вадимыч, рыдая, как ребенок. — Натворил, дурак, и сам теперь не знаю, что мне делать!
И с мукой в душе ушел от собаки, которая после долгожданной ласки рвалась за ним — всей своей мощью рвалась с цепи.
Назавтра, как и обещал, он приехал, одевшись в рабочее, со скребком и раскладным стульчиком, чтобы устроиться с удобством и поработать без спешки.
Отдав, однако, более часа заботам и нежности, увидел, что сделал только хуже: Топка кричал, рвался и, забегая за угол, падал так, словно хотел удавиться на своем ошейнике.
Минула и осень. Зимой Петрович, принимая у своей калитки мешок сечки для собак, прохрипел простуженно:
— Что-то с Топтыгиным не того. Свалился и не встает.
Вместе подъехали к цеху. Топка, по своему обыкновению, лежал на снегу, и снег лужицей таял под ним. Собака открыла глаза, посмотрела и убрала взгляд.
— Что же это с ним?
— А вот посмотри-ка, — Петрович подошел к псу, приподнял свалявшуюся шерсть в месте, где хребет переходит в хвост. — Я сам только сегодня доглядел…
Вадимыч глянул и содрогнулся, увидев большую, сантиметров десяти в диаметре, сочащуюся язву.
Ветеринара он все-таки упросил съездить на место. Дорогой, — не понять, почему, то ли облегчая, то ли, наоборот, еще больше растравляя душу, — выложил как на духу, что он натворил, как обошелся со своим прекрасным, редкостным псом.
