Читать онлайн Сусанна Давидян, Надежда Кускова - Журнал «Парус» №88, 2021 г.

Я – шахматный солдат.

Любой маневр мой взвешен:

На черном я не смят,

На белом – небезгрешен.

Игры ума высот

Мне не постичь, не скрою.

Но я готов на ход

Под сильною рукою!

От точности ее

Не мной ли будут сшиты

Атаки суровье

И суровье защиты.

Пройдет моя война

Не под огнем и дымом…

И будет тишина

Цвести необратимым.

Vivace, con spirito

Если это весна, если только весна, не сочтите,

не сочтите за труд сделать несколько ярких открытий,

повнимательней чуть и, конечно, добрей, чем обычно,

наблюдая за жизнью вокруг,

удивительной жизнью вокруг, —

коллективной

и личной!

Если это весна, если только она, я уверен,

вы столкнетесь с душой ее тотчас же, выйдя за двери;

вам откроется вдруг, поначалу ступающим гордо,

что вот-вот оживут воспаленные легкие города;

что губами двух зорь, в простоте не познавшими страха,

с голубого стола собирает он солнечный сахар;

а продрогшим ветрам неотступно мерещится жито;

что капелью надежд одиночество равных изжито;

что не могут снега кровь цветения сдерживать долго;

что земля легче пуха – спросите любого геолога;

что весна, наконец, как любимица сил вездесущих,

на прощеной земле не одним потакает живущим.

Въезжаю в незнакомую деревню,

А к сердцу за строкою льнет строка:

Здесь вырастили Марию Моревну;

Здесь в люди вывели Ивана-дурака;

Здесь неизвестно, за какую милость,

За чьи такие «Боже упаси!»

И вправду ничего не изменилось,

Должно, от самого Крещения Руси…

И как я рад, заученной когда-то

На школьный, на торжественный урок,

Свой монолог перемежить цитатой:

«Приветствую тебя, пустынный уголок,

Приют спокойствия, трудов и вдохновенья…»

И, круче разогнав велосипед,

Читать: «Я твой – я променял…» – Ан нет!

Не верит моему стихотворенью

Лукавый разум, сущий василиск:

Въезжаю в незнакомую деревню

И первое, что вижу —

О

Б

Е

Л

И

С

К

Один не поверит. Другой – не поймет.

А нам до всегдашних раздоров нет дела.

Мы – дети Воды. Мы – явление вод.

Мы – те, чья поверхность на солнце светлела!

Чьи толщи стыдились того, что он глуп,

стареющий мир, универсум прелестный.

Святая ли мудрость неймет, точно зуб,

смеяться ль над тем, что он глуп бесполезно, —

вот участь: ни лодки у нас, ни весла…

Бессмертным огнем потекут наши реки,

чтоб выжгла немое сознанье дотла

простейшая истина: о человеке.

1

В молодом сосняке, на пригорочке

у могил – снеговые оборочки

да иголками злыми строченные

допотопные платьица

черные,

со стежками, со швами нередкими,

у могил

под истлевшими ветками.

2

…Ночевали в бараках,

дневали же

на песчаных и каменных залежах;

в выходные, садясь под окошками,

развлекались губными гармошками;

в общем, жили не сладко, но

весело

(впрочем, что уже радость их весила!);

низко кланяясь Русскому Молоту,

умирали от ран, все так

молоды…

3

Хорошо ли вам в наших землях-то

кости маять, солдаты Вермахта?..

Вы ослабли в духовной грамоте.

Ни креста вам, ни доброй

памяти.

Место? Время? А сердца тебе не жаль?..

Вспомнил детство – а детство тебя едва ль.

Вспомнит старость – но та, наплевав на такт,

обещает уже не один инфаркт…

Чьих же это престранное дело рук:

жизнь проходит, а грусти не меньше, друг?

Жизнь проходит, дружище, и – пусть не в срок —

ты вникаешь вдруг в тайну своих же строк:

«Ритма профиль и, может быть, рифмы фас —

это все, что я смог сохранить для вас,

все, что только сумел сохранить!

Дальше след мой, увы, невозвратно стерт.

Как линкор, прибывая в последний порт,

шлю поклон вам, прозектор, за ваш комфорт:

за холодное утро, где каждый наг,

за одно удовольствие слышать, как

мысли с чувствами бьют в тишину

(дублет):

нет покоя душе и прощенья

нет!!»

тускнеет белизна и чернота тускнеет

и глупая душа болит и хлеб черствеет

и грех стихом плевать в колодец забытья

как будто все прошло а ты идешь не веря

что легче приравнять рукой с печатью зверя

к н е р а в н о в е с н о с т и разгадку бытия

чем трубку набивать и чиркать чиркать спичкой

и дочку провожать на утренник с косичкой

и в толк не взяв что с ней давно уж нет тебя

Жизнь состоялась, удалась.

Одна теперь чернит бумагу

как бы с твоим уходом связь

ничьей медали за отвагу.

Жизнь состоялась, счастья – во!

Но им расплачиваться поздно

за все, что было до него

и будет после.

Москва

На волю из ледовой клетки

подснежник рвется и ручей!

И шепчутся худые ветки —

пора учить язык грачей.

И что вчера казалось важным —

ненужный лист черновика —

плывет корабликом бумажным

по синей луже в облака.

От зимы остался долгой —

вздох… Неделя до тепла.

Месяц – золотой заколкой —

вденет в волосы ветла.

У нагих берез истома.

Вместе с ними подожди —

и большой сугроб у дома

расклюют в три дня дожди.

Пробежит февраль короткий.

Подойдешь к окну босая…

Золотые самородки

солнце в лужицы бросает.

Время лиловых туманов сирени,

смеха, улыбок и откровений,

синих ночей и метелей акаций,

время, в котором нельзя нам остаться.

Звезды слетятся к окну мотыльками,

если захочешь, лови их руками;

солнечный день или пасмурный вечер —

радость такой же осталась при встрече.

Пух одуванчиков с бабочкой кружит,

яблони цвет льдинкой плавает в луже,

время – река без истока и устья,

дважды войдешь – не расстанешься с грустью.

Следом за зноем – шумные грозы,

ангелы трав – голубые стрекозы…

Время, которое ловим мы снами,

знает, что будет по осени с нами.

У зеркала притихла ты —

морщинки и седая прядь.

А мы, как поздние цветы,

не верим – время увядать.

Но в цепкой памяти лозы

весенний день и майский гром;

какая осень без слезы,

без сожалений о былом.

И будь ты грешен, будь святой, —

за птичьей стаей не взлететь…

И дождь серебряной метлой

метет березовую медь.

Стареем – никак без таблеток,

без вздохов и глупых обид.

В фонтанах березовых веток

апрельское небо рябит.

И нечем особо хвалиться,

и плакаться повода нет.

На грудке у каждой синицы

блестит золотой амулет.

Запомнило сердце – любили,

и радости лучше врачей…

Худые лодыжки рябины

заботливо моет ручей.

Уходит пора золотая,

поплачься, себя пожалей;

береза обноски латает

цыганской иголкой дождей;

и клены не прячут нагие

узлы выступающих вен…

И мучает нас ностальгия,

и просит душа перемен.

Года войдут тихонько в сны,

недели пролетят аллюром,

из рамок окон до весны

не вынешь зимние гравюры.

И этот сгорбленный фонарь,

и снег, и дворик сиротливый,

и всю-то нашу жизнь февраль

в свои впечатал негативы.

В них тусклый свет былой любви

и радостей, и взлетов прошлых…

В жестокий холод воробьи

спасенья ищут в скудных крошках.

Москва

Забыто бывшее давно —

Но, словно будущее, снится;

И то, что знать нам не дано —

Судьбою нашей воплотится.

Так время замыкает круг

Беспамятства и узнаваний,

А память оказалась вдруг

Наукой встреч и расставаний.

Уже читать не нужно книг,

Уже не нужно рассуждений —

Жизнь собралась в единый миг

Жемчужной россыпью мгновений.

Стал чудом этот мир привычный,

Куда ни бросишь тихий взгляд —

Как ново все и необычно!

Уже не сон, а ясный взгляд

Предвидит бытие иное,

И сердцу нет пути назад —

Повсюду время неземное.

Бывают дни… Но нет названья

Минутам тяжести земной,

Когда ничтожны притязанья

Перед безмерной пустотой;

Когда, как сон, охватит душу

Всепоглощающая мгла,

И жжет, и мучает, и душит,

Пронзая сердце, как игла;

Когда холодная проснется

У сердца страшная тоска, —

Вся жизнь, как птица, встрепенется,

И смерть, как Родина, близка…

Наступит в сердце тишина,

Утихнут грешные волненья, —

И жизнь воздаст ему сполна

Приходом дней преодоленья.

Застынет время… и зенит

Застынет с ним не на мгновенье —

Как будто сердце опалит

От вечности прикосновенье.

И так захочется ему

Навек уснуть и раствориться:

Я стану всем и все пойму,

А лето вечно будет длиться…

Зенит земного бытия —

Зенит тоски невыразимой.

Гори сильнее, жизнь моя,

Тоской о Вечности любимой!

Под белым куполом небес

Притихший обнажился лес…

Постой, зима, повремени,

Не настоялись еще дни

Осенней строгости прозрачной,

Дни истомившейся, невзрачной,

Размокшей, стынущей земли.

И сладко думать о далеком,

О сокровенном и глубоком,

Когда весь свет тоской отмечен,

А день напоминает вечер.

Есть прелесть в увядании земли,

Есть наслаждение в болезни,

Есть ненависть в безумнейшей любви,

И в опьянении – изысканная трезвость;

И в каждом сне – такая глубина,

Которой мы до ужаса боимся:

Нам память страшной вечности дана,

В которой мы когда-то растворимся.

Луганск