– Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом, – подхватила Смерть. – Идущие о чем-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться.
– Точно. Организуешь?
Смерть улыбнулась:
– Только ради тебя.
Тогда луна начинает неистовствовать, она обрушивает потоки света прямо на них, она разбрызгивает свет во все стороны, в комнате начинается лунное наводнение, свет качается, поднимается выше, затопляет кухню. Вот тогда и умирает Лев Егорович со счастливым лицом.
Даня обнимал жену. Мама возилась на кухне. Она приходила время от времени, чтобы помочь с хозяйством. Машка листала в руках семейный альбом.
– Не пойму, на кого он похож.
– Ну, ты точно на отца похожа. Родинка на щеке на том же месте.
– Да это понятно, – сказала Машка. – Вот это кто? Дед твой ведь?
– Лев Егорович, – кивнул Даня.
– Что-то общее есть.
– Всяко больше похож, чем на тебя или на меня. Не зря назвали.
– Вырастет – обозначится. По ним, маленьким, ничего не поймешь.
Сын Лева только-только научился ходить. Он шел к родителям, протягивая вперед маленькие пухлые ручки.
– Смотри, как идет! – воскликнул Даня. – Шаркающей кавалеристской походкой!
– Плаща не хватает.
– С подбоем-то? Может, купим?
– Иди ты, – рассмеялась Машка и положила голову на плечо мужа.
– Один – не пойду. Только с вами.
Саша убрала от лица растрепавшиеся волосы и поправила съехавшую шапку. Лицо покалывало от мороза, и она потерла щеки руками в толстых вязаных варежках. В нос ударил запах сырой шерсти. Саша поморщилась. Раздраженно стянула мокрые варежки и сунула в карман пуховика. Пальцы были красными и влажными. Она поднесла их ко рту и подышала. Но на таком морозе даже пар от дыхания был еле теплым, как воздух у выключенного несколько часов назад обогревателя.
Саша сунула руки в карманы и огляделась в поисках указателя. В сумеречном свете вдоль утоптанной просеки слабо искрились сугробы. Утро сейчас или поздний вечер? Саша не знала. Деревья вдоль дороги молчали, и вся лесная живность, если она там и была, куда-то попряталась. Не слышно было ни хруста веток, ни отдаленного уханья совы, ни шороха беличьих лап, цепляющихся за ствол. Куда идти? Так и не найдя подсказок, Саша продолжила брести по просеке, решив, что любая дорога должна куда-то вывести. Куда бы она ни вышла, Саша надеялась, что там будет тепло.
Усталости она не чувствовала. Ноги в высоких сапогах на шнурках двигались легко: утрамбованный снег мягко амортизировал шаг. Но пальцы ног давно онемели, и Саша время от времени ими шевелила, чтобы они не отмерзли окончательно. Далеко ли еще?
На повороте Саша остановилась. В сугробе у обочины чернело что-то, круглое и удивительно знакомое. Шлем? Она осторожно выудила его из снега и отряхнула варежкой. Точно, мотошлем. Ладони обожгла ледяная поверхность, но Саша не выпустила его из рук. Она знала человека, который его носил. Знала его адрес. Город Муром, Юбилейная улица, дом 50, квартира на втором этаже, вторая дверь направо. Какой же номер квартиры?
Шлем, конечно, надо было отдать. Вот они посмеются, когда она расскажет, что нашла его посреди леса, где не проезжало колесо мотоцикла. Ведь следов от шин на дороге не было! Или он проехал здесь так давно, что их замело снегом, а потом утрамбовало подошвами? Надо будет его расспросить, что он забыл в этой глуши.
Саша зажала шлем подмышкой и снова растерла окоченевшие ладони. В этом месте просека сворачивала направо, и если бы она не остановилась поднять шлем, то не заметила бы узенькую тропинку, уводящую в противоположную сторону. Тропинка была так плохо освещена, что даже снег на ней не блестел. Наверное, оттого, что деревья росли над ней гуще и плотно смыкались ветвями, образуя что-то вроде костистой арки.
