– Тишина! – гаркнула Смерть. – Послушайте версию сына, Александра Львовна. Иногда полезно взглянуть на ситуацию с другой стороны. Если говорим, что не имеем греха, обманываем самих себя, и истины нет в нас!
– Да. Не могла она дать мне дышать! – Даня чувствовал, как поднимается все выше и выше из самых недр его души затаенная обида. – Приходила по несколько раз в неделю. Без приглашения. Друзей выгоняла. Меня обнюхивала. Как пса какого-то! Я что, это терпеть должен?
– Да я же просто…
– Нет! Так она еще приперлась сразу после дня рождения моего. Что ожидала увидеть? Что мы там в салки играли? В двадцать три года! Ясно – толпа. Ясно – все пьянющие. Афтерпати. Так она – она! – на глазах у всех сказала, что квартиры меня лишит. Что с отцом поговорит. Что я развел там бордель. Что я… Что я… Что я скот неблагодарный! Напомню – мне! Было! Двадцать! Три!
– Нет, ну вы посмотрите на него, а? Тебе что тогда отец сказал? Обжиться сначала надо. Присмотреться. Доказать свою состоятельность. А ты? Сразу начал туда каких-то прошмандовок звать!
– Это мои однокурсницы были! – Даня наконец поднял глаза на мать. Он чувствовал, как захлестывающий гнев сбивает дыхание. Не дает договорить фразу.
– У них юбки такие, что трусы видны сверху! О чем ты? Однокурсницы. Знали просто, кто твой отец!
– Откуда бы они знали?
– У тебя фамилия, что ли, изменилась? – Мать постучала указательным пальцем по виску.
– Да мало ли однофамильцев!
– Не смеши меня, Дань! Они тобой пользовались. А я хотела тебя защитить! Только и всего. И вообще – это ты мать послал! Там. Прямо при всех! Меня! Как какую-то девку!
– Довела – вот и послал!
– Извиняйся!
– Нет уж, ты это заварила!
Смерть сделала шаг вперед и встала прямо между ними:
– Всякое раздражение, и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас; но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас.
Ее слова пахли жженым сахаром, подогретым на столовой ложке.
– Закрой глаза. – Смерть повернулась к Дане. Подождала. Положила руку ему на голову, когда он закрыл глаза. Даня даже не поморщился. Хотя воняло прилично.
– И ты. – Смерть полуобернулась к маме. Проделала ту же процедуру. Мама от вони чихнула. Но тоже была покорна.
Теперь Смерть стояла ровно между ними, держа бледными костлявыми ладонями за макушки. Фемида и две чаши весов.
– Скажи, Даниил. Сожалел ты о том, что оскорбил мать прилюдно?
Даня молчал. Не находил в себе силы.
– Прости ближнему твоему обиду, и тогда по молитве твоей отпустятся грехи твои.
Каждое слово Смерти свистело серебряными пулями, выпущенными во Всевышнего.
– Сожалел?
– Сожалел, – сказал Даня и услышал, как дрогнул его голос.
– Теперь ты. – Голос Смерти стал тише и вкрадчивее. – Сожалела ли о том, что сына выслеживала, что прилюдно порицала его?
– Ни капли не сожалела.
– Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших! – Подумав, Смерть добавила: – Я испепелю тебя здесь же, немедленно, если ты не заглянешь в глубины души своей!
Мама оттолкнула руку Смерти. Отошла назад:
– Знаете, этот цирк был даже весел. Абсурд меня смешил. Но вы должны идти! А мы с сыном как-нибудь сами разберемся. Без вашей помощи! Мне теперь отмываться неделю.
– Закрой рот! – В голосе Смерти взрывались ядерные грибы. Это был не голос нищенки. Он не прощал. Лишь повелевал. – Я накажу мир за зло и нечестивых за беззакония их, и положу конец высокоумию гордых, и уничижу надменность притеснителей! Ну-ка подошла к сыну!
