– Нет. Нет, не надо, доча. Ты не знаешь, сколько раз я хотел. Миллион в день иной раз. Как же и впрямь долго. Жизнь. Чертова жизнь.
Дед встал. Поднял маму со стула. Крепко обнял.
Даня переживал, что она хрустнет и разломается напополам от медвежьих дедовых объятий.
– Теперь ты. – Он кивнул Дане, высвободив маму из объятий.
– Что… Что… я?
– Иди и извинись перед матерью, кретин.
Даня отвернулся. Сложил руки на груди. Уперся взглядом в настенный ковер. Сделал вид, что внимательно изучает узор.
– Тебе сколько лет? – Он слышал за спиной голос деда. – Ведешь себя, как будто все еще двадцать.
– Папенька избаловали, – прозвенела мама с наигранным помещичьим акцентом. – Научили не действовать, но тратить.
– А ты не подтрунивай. Сама возьми, – предложил дед. – Инициативу.
– Еще чего!
Дед кашлянул в кулак. Титанический кашель его звоном вибрировал в графине с ледяной водкой.
– Мара!
В комнату зашла Смерть. На ней был тот же грязный черный балахон. Теперь капюшон был накинут на голову, а спина слегка сгорблена. Эффект получался впечатляющим.
Даня зажмурился. Он знал, что сейчас – начнется.
– Отец!
– Знакомься, Александра, это Смерть. Смерть, это Александра.
– Отец! Кто это?
– Я же вас представил.
– Мне говорили, что ты сюда попрошаек и нищих таскаешь…
– Это тебе кто говорил?
– Сосед твой, Алексей.
Колькин дед был, оказывается, шпионом.
Даня и не подозревал, что мама может интересоваться жизнью деда. Хотя… О чем он вообще мог подозревать? Сейчас ему было одновременно горько, стыдно и больно. Он не понимал, какому чувству отдаться. И не открывал глаз. Ребенок в тридцать? Не стыдно, не должно быть за такое стыдно. Стыдно, когда пытаешься из себя строить то, чем не являешься, так психолог говорил.
– Старый кобель, – прокомментировал дед. – Ишь чего! И мне не признавался!
– Я ему платила. Чтобы быть в курсе.
– За тридцать серебряников! – рассмеялся дед. – Знаешь, это даже мило.
Смерть топнула ногой, прерывая затянувшийся диалог.
– Помолчите! Сейчас буду суд вершить страшный! Мне через час к мужу ехать. Могу не успеть, если болтать будете.
– Женщина, помойтесь, – предложила мама.
Голос Смерти заискрился заточенными клинками.
– Покайтесь и обратитесь от всех преступлений ваших, чтобы нечестие не было вам преткновением!
Даня почувствовал, как дед поднимает его со стула и ставит перед матерью.
Они стояли друг напротив друга, а слева заложила костлявые руки за спину Мара.
Поединок: татами, два бойца и судья.
Татами – зал в двухкомнатной хрущевке. Два бойца – мать и сын. Судья – Смерть.
Романтично.
Лев Егорович обрывками многое помнил: и покупку загородного дома на самой окраине области, и рыбалку с мужиками, и драку у подъезда, после которой месяц с лангеткой ходил, и пожар в церкви, что на отшибе деревни стояла, и рождение внука – первые шаги даже застал. Но воспоминания эти со временем утратили четкость, высушились как будто, потеряли запахи и цвета, лишились вкусов и ощущений. Память подсовывала ему слепки, неудачные копии, лишенные деталей болванки.
Правда, один день ему теперь помнился особенно четко, хотя – удивительно! – ничего такого особенного в нем вроде бы и не было. Даже Данька наверняка его совсем забыл.
– Как сейчас все помню, – рассказывал Лев Егорович Смерти пять лет назад. – Сидим с Даниилом на берегу…
– Че ты его Даниилом кличешь? – Смерть еле ворочала языком.
– Привык так, отстань. – Лев Егорович тоже был изрядно пьян, но алкоголь никогда не оказывал влияния на его речь. – Так вот. Мы сидим на берегу озера. Оно там у нас совсем небольшое было. Но добротное! И ледяное… ммм… что водочка наша. Так вот. Стемнело, представь. Звезды отражаются в поверхности воды – красота-а-а! Пахнет камышами и мокрым песком. Ветерок прохладный – кожу гладит. А?
