– Привет, Азиз. Нет, извини, сегодня без меня. Хреново, температура.
Голос на другом конце слегка потрескивал. Азиз – славный парень. С возвратами работает, столы рядом. Ясно, мое отсутствие прикрыть не удалось, начальство в курсе.
– Что ж ты так, дорогой? – душевно забеспокоился он. – Нельзя запускать себя. Болеть нехорошо. Кому ты тут, больной, нужен? Врача вызвал?
– Обойдусь без врача. Передай Альбине – беру отгул. У меня один день с новогодних оставался.
– Она уже нервничает. А за вчера что писать?
Вчера? А что было вчера? Я поехал на кладбище после работы… Или вместо работы?
– Азиз, друг… Передай, что выйду позже, в свой выходной. На складе помогу навести порядок. Или лучше…
– Что у тебя приключилось? – ворвался в разговор голос Альбины.
Альбина – начальник. Если я не выхожу второй день, это и ее головная боль тоже.
– Привет! Рад слышать. Да вот, неполадки. Кондиции утрачены, органолептика не соответствует.
– Не смешно. Сообщить вовремя – не твой случай? Почему вчера не был на связи? Живой хоть?
– Живой.
– Тогда что? Забухал?
– Да, пожалуй… Забухал, да. Сегодня еще денек попью, завтра буду как штык.
– Ты что, издеваешься? Это еще зам про твои выходки не знает!
– Прости, солнце, прости. У меня… годовщина.
Альбина осеклась.
– Дня хватит? – спросила она после паузы.
– Вполне. Душ, сон, витамины и сало с чесночком. Буду, не переживай.
В трубке послышался стук каблуков по кафелю. Похоже, она вышла из кабинета.
– Волнуюсь за тебя. – Ее голос прозвучал совсем тихо.
Что ответить?
– Пустяки, – сказал бодрее, чем следовало. – Самое страшное уже было. Точнее, самое страшное уже есть. Не переживай, просто меня малость повело. Не так сильно, как раньше. Выплыву.
– Береги себя. Если что – звони в любое время.
И тут же вернулись командные нотки:
– Прими к сведению: Азиз сегодня будет здесь ночевать! Пока твои заявки не разгребет, домой не отправится.
Прости, Азиз.
Я отключил телефон. Не звоните мне.
Перед махровым полотенцем постоял пару минут. В клетке слышались легкие трели и звонкое мурлыканье. Щелкали зерна и вздрагивали жердочки – попугаи завтракали. Изредка раздавалось требовательное чириканье – птицы жаждали свободы и пространства.
Я снял полотенце. Большой застыл возле запертой дверцы и строго уставился на меня. Малой суетился и прыгал со стенки на стенку, отрывисто взвизгивая.
Клетка была закрыта. Никаких щелей. Птицы не могут выбраться.
Птицы не могут ночью превращаться в говорящих монстров.
Серое небо. Сейчас, вообще, утро или вечер? Утро. Важно, чтобы в жизни был порядок.
Кому он нужен, этот порядок?
Я взял клетку с комода и осторожно отнес на подоконник. Помедлил. Потом открыл маленькую металлическую дверцу и распахнул перед ней окно.
– Проваливайте!
Холодный зимний воздух быстро заполнил комнату. Птицы напряженно замерли на жердочках.
– Хватит. Конец истории. Вот она – свобода. Проваливайте и выживайте.
Попугаи не шелохнулись. Малой подсел к Большому и прижался взъерошенным боком к братцу.
Понимаю, я бы тоже не пошел.
– Дело ваше. – Закрыл окно и вернул клетку на место.
«Папа – наполняет кормушки и меняет воду». Я вынул из клетки кормушки и поменял содержимое.
День прошел бестолково и скомканно. Зачем-то перебрал коробки со старыми фотографиями. Планировал выкинуть половину и разложил сотню снимков по кучкам, но потом снова запихнул в пакеты и закинул на антресоль.
Достал новый стакан и влил в себя тысячи литров сладкого чая. Хорошо, что в закромах обнаружилась упаковка рафинада. Сахар пьянил похлеще вина, и к вечеру меня прилично подташнивало. Еще и спина болела – не разогнуться. Надеюсь, там ничего не треснуло. Ранки от порезов быстро затянулись, при беглом осмотре обнаружил лишь крохотные шрамы – розовые полумесяцы.
