Журнал «Юность» №03/2023 - страница 4

Грязь окружала нас повсюду, с того момента и навечно, но я этого еще не знала, знать не могла; грязь только зародилась внутри и начала поглощать явь, выстраивая мир вокруг.

Сам побег, внезапный, шершаво сбитый, сотканный из множества неправд, не давал ни вспышки справедливости, ни возможности возвращения. Побег стал и точкой, и запятой, и точкой с запятой, и во всех этих преобразованиях казалось, что туда, наружу, отошел мой дух, а тело, тело лежит там, где и лежало, откуда вышло, в земле, лежит и все ждет и – начала, и – конца.

Сперва мы ни о чем не думали, шли через лес, бежали по полям, нервными скачками передвигаясь от одного укрытия в другое; и от резости, узости, близости холода хотелось забыться: что-то съесть, что-то выпить, где-то досыта поспать. Но еды не было, но любви не было, а то, что было, я раскрошила, раскроила, разделила на троих. Обделила всех.

Нужно было не трогать, не браться делить и быть делимой, но тогда от изнеможения я стала глупой. Нужно было сжать зубы, всей мне сжаться и вдоволь напиться прогорклым запахом сна, усталым запахом настойки из слив и спирта, который, раз не ушел сразу, не уйдет потом никогда.

Наутро мы добыли кофе, черствеющий хлеб, подсолнечное масло и соль, а потом, еле переждав день, вышли в освещенную лампами темноту, распробовали местные сладости и фрукты. Не кусали уже от голода пальцы, а делали все нежно, осторожно, чуть смакуя, хоть и с оглядкой. Рома шутил, приобнимал, старался подбодрить, брат мрачно размышлял, подсчитывая общие деньги.

– Продержимся полгода, – закончив, сказал Л.

– Если будем экономить, то целый год, – добавил Рома, и оба сочувственно посмотрели на меня.

– Только не мои вещи!

Тогда я за что-то держалась. За Рому. За чемодан с дорогими на родине вещами и за новую технику. За не себя, которая ушла за мужем. – Нет, нет, мы говорим про деньги, а там посмотрим. Пока поживем в комнате, брата отселим на другую кровать. Я верну нас назад, любимая, обещаю. Все это – наше испытание.

Рома поцеловал меня в губы. Брат хмыкнул. Он тогда уже не верил в возвращение, но вроде как верил в любовь. Как и я, верила, одной только душой и жила. Разве есть до чего-либо дело, когда так любишь, думала я. Когда такая кама, такая она.

Мы с ним были очень близки. Опасность, страх на какое-то время сделали обоих животными, умеющими ладить телами; словно по частице от каждого осталось по пути, в лесу, и уединилось там же. Я гордилась, что, потеряв все, мы сохранили чувства.

Мы могли – я могла – любить только так: сжавшись, скомкавшись, спрятавшись друг от друга, друг в друге, друг. Мы – я – прятали отчаяние под подушку, вместе с израненными руками, с пальцами, хранившими влажность любви; пальцами, служившими вечностью покоя и вечностью продолжения, вечностью близости и вечностью страсти. Пальцы готовились стать платой за сжатые страшные мысли и скупые поступки. Случайной платой за беззаботную, беззубую, беззащитную перед яростью любовь.

– Ты мое солнце, – говорил он.

И я становилась солнцем, хотя была землей. А Рома – лунным месяцем, его улыбка светила только для меня, а моя для него, и не было в мире ничего надежнее и чище.

Он обещал, что все проходит, и это пройдет, и мы вернемся, возьмем империю в свои уставшие умы, натруженные руки; будем вместе править подданными-сотрудниками, учить их любить и чтить традиции, да, верно, нужно лишь немного потерпеть, и мы будем сеять свою