Журнал «Юность» №03/2023 - страница 5

Скоро, но не слишком, брат переехал спать на отдельную кровать, сначала даже без постельного белья, он укрывался принесенной на себе из дома походной курткой, не достававшей даже до паха.

– Это брат должен спать тут, – горевал ты.

Л. обрывал его преданной песней, ведь что же, он сам так хотел. Уступил нам постель, из уважения к Роме – старшему брату и главному наследнику, и мне, его жене, его вещи. Потом Л. купил себе одеяло, подушку и новые носки.

И время потекло.

Временное превратилось в камень, каменья на моем обручальном кольце, которое вскоре тоже пришлось продать. Есть хотелось больше, чем страдать о золоте.

Днем и ночью братья занимались возвращением. Встречались с какими-то агентами, друзьями и «друзьями», решали, как выпутаться; все пытались собрать, поднять кого-то и свергнуть тех, кто сверг их. Меня никуда не брали, я и не хотела, чтобы брали. И не ходила, ждала в грязной, уже грязной, но чистой на вид комнатке и впитывала памятью запахи, чтобы потом носить их, как пробник прогорклой жизни, повсюду и везде.

Паспорта стоили дорого. Те, с помощью которых пересекли границу, мы выкинули сразу. У моих родителей просить было нельзя. Огромное приданое, состояние, объединенное с Роминым после замужества, сейчас было заперто, уничтожено, забыто.

Он отговаривал меня, я помню.

Когда стало нечего продавать и нечего есть, брат устроился доставщиком продуктов, водил новенький, глянцевый, обклеенный рекламными обещаниями грузовик, и из его внутренностей носил тяжелые пакеты, бутыли с водой по лестницам и лифтам, туда – в квартиры. Впитывал запах чужих избыточных жизней и приносил домой. Делить.

Рома сначала год работал вместе с ним, но сломал руку, лег на диван, и пока срастались кости, оставался там, молясь, размышляя и отвлекаясь лишь на меня. Брат покупал еду, платил за квартиру-комнату-дупло, в которой мы с его братом, моим мужем, братом брата, перевязав покрепче руку, частенько предавались любви.

Его любовь была во мне всегда. Этот сосуд – я – наполнился сразу, как мы влюбились, как поженились, как стали узнавать друг друга. Я сглатывала коктейль, до краев наполненный многословной любовью, писала этой любви письма, надеясь, правда, не отправить их никогда.

Мне нужно было найти дело.

– Найди себе дело, – как чувствовал, советовал Рома. – Не ради денег, но и деньги не помешают. Пока наше возвращение застопорилось. Я скоро смогу работать рукой, приятель приятеля должен подыскать мне хорошую работу. И все наладится, моя принцесса. Пока наш долг терпеть. Но все воздастся.

Я отворачивалась, но смотрела на него, ведь какая разница, куда я повернута, если все равно смотрю на него, всегда на тебя одного. Он, ты не понимал.

Тогда я закрылась в себе, забаррикадировалась молчанием.

И друзей не стало, и подруг не стало, потому что как можно близко общаться, если никто из нас не знал самого мелкого, ежедневного, бытового, и от усталости никто из нас уже не хотел этим делиться. Они – от усталости оставшихся – смущенной, я – от усталости непонятых – тяжелой.

Хотя что мне стоило открывать рот, не думая, отвечать, не думая, спрашивать, вести светски-пустые беседы: что ты ела; кофе; а с чем; с чем, с конфетой; разве ты не завтракаешь; нет, а ты; я очень голодна с утра, люблю пораньше встать и долго сидеть, плотно поесть кашу или бутерброды с чаем; а много ты пьешь кофе; много, чашек пять в день; ой как вредно, я читала статью, что не больше двух можно в сутки, и чая тоже, и лучше всего, конечно, пить воду, я пришлю тебе ссылку; не надо, спасибо; как хочешь; а как там Рома, как он держится; спасибо, хорошо, а твой; да все так же, качели, то люблю, то отстань, но деньги приносит, в отпуск вот собрались на море; ясно, молодцы; и вы однажды поедете, все получится; да, наверное, да.