Журнал «Юность» №06/2025 - страница 11

Сворачиваю. Еще раз. И еще. Медленно еду вдоль высоких черных выпирающих из темноты треугольников. Знаю, что каждый из них похож на все остальные здесь, и стоят они через равные расстояния, но кажется, что островершия наплывают и раздаются во мне беззвучным ударом все чаще, постепенно съедая разделяющий их промежуток. Чуть быстрее. Еще чуть быстрее. Убеждаю себя, что это просто нервы.

Наш треугольник можно узнать только по слабому желтому отсвету с обратной стороны, выходящей в лес. Видимо, во всем доме горит только торшер. Калитка открывается наполовину – мешает снег. Значит, бабушка сегодня не выходила.

Взявшись за ручку, несколько секунд соображаю, как зайти. Боюсь, что даже в простом приветствии могу сфальшивить. Так и не решив, как будет правильно, нарочито шумно топаю, стряхивая снег в прихожей.

Бабушка сидит в кресле, развернувшись к окну. За ним в темноте висит отражение торшера.

– Бабуля, привет! – говорю тихо и блекло.

Она кивает.

Бабушка узнала дедову тайну. Из мелочей, аккуратно и скрупулезно, как делала все, что считала важным, сложила портрет. Получилась Лида из дедушкиной жизни еще до встречи с бабушкой. Мы не знали ее. Возможно, если бы дед с бабушкой хоть раз ругались всерьез – по-настоящему, с дребезгом, – это имя и прозвучало бы раньше. Но она появилась только сейчас. Зато сразу той, кого дедушка продолжал любить всю жизнь.

Крупинки оговорок, осколки воспоминаний деда подогнаны друг к другу идеально – не подковырнешь, не уцепишься. Поэтому у меня только один вариант: поставить под сомнение сам источник – деда. В смысле, эониан – его цифровую копию.

Конечно, теперь я ненавижу себя за то, что вылез тогда с этой идеей. Мне бы чуть-чуть задуматься, почему дед – инженер, изобретатель, встречавший технические новинки с детскими бесятами в глазах, – в этот раз слушал меня напряженно.

Я-то был уверен, что, когда он, любивший жизнь и сбитый с толку вестью о болезни, узнает о возможности сохранить себя для нас – по-прежнему хороводить семейные застолья, шутить, как только он умел, быть энциклопедией, сказочником и трубадуром, – он будет счастлив. Дед не был. Я споткнулся тогда, но списал на то, что он не понимает возможности искусственного интеллекта. Тупица. Это дед-то не понимал…

Он всегда слушал меня внимательно, подавшись вперед. Даже в самом моем детстве, когда я рассказывал совершенно обычную ерунду – о прогулке во дворе, о детском саде, о встреченных кошках и машинах. Он смотрел на меня весело и хитро, будто мы заговорщики и у нас с ним свои секреты, свой особый язык. Теперь, когда мы говорили о штуке, которая должна была сохранить нашу связь, дед откидывался назад, как если бы пытался до треска натянуть эту нить между нами или хотел оглядеть меня целиком – тот ли это я.

Тот я донимал его и почему-то не придавал значения взгляду – со временем уже просто испуганному, а теперь мне кажется даже умоляющему. Я требовал разъяснить почему. Он сказал тогда что-то вроде: «Технологии должны быть для человека, а не вместо него». Я счел это уловкой. Еще посмеялся, что дед, умевший всегда так глубоко и тонко формулировать, укрылся за плакатной луддитской фразочкой.

– Ты не наседай на деда, – тихо и неуверенно, хотя никого вокруг не было, сказала мне одним утром мама. – Посмотри, он держится. Лучше нас. Но ты только представь, чего ему это стоит.

– Мам, я понимаю! Но в том-то и дело, что сделать эониан ничего не стоит – полчаса займет. Ведь он нас любит? Почему не хочет остаться с нами? Да, в его жизни… это ничего не изменит. А в нашей?