– То в окна, то в мироздание. Какой молодец!
– Послушайте, Жюль. Прежде чем я расскажу вам то, что собираюсь рассказать, я хочу быть уверенным…
– В чём?
– …в том, что вы воспримете это серьёзно. Не поднимете меня на смех. Не будете юморить. Хотя бы на минутку допустите, что всё это – правда.
– Я обещаю, – честно сказал Жюль. И, замявшись, переспросил, – Вы – Фауст?
– О, что вы, нет… – Рихтер отвернулся к воде. Задумался. – Однако же… видите ли…
Слова давались ему нелегко. Словно штанга для новичка в тренажёрном зале.
– Я допускаю, что Фауст реален. Мало того: что он по-прежнему жив. В тусклом свете за шторами; в шорохе за углом; в том, как ухмыляется тьма, когда ты нет-нет да начинаешь её опасаться. Фауст – везде. И если раньше я заставлял себя думать, что это игра моего воображения, то недавно всё изменилось.
«Он протрезвел?» – ехидно спросил Джон.
«Подожди, Джон! Не мешай» – строго велел Жюль. И добавил вслух:
– Я слушаю.
– Всё началось с подков… Сейчас объясню. Был полдень. Я пришёл в бар, чтобы подготовиться к ланчу. Помню, что был расстроен, и…
– Простите, – перебил его Жюль. – Почему вы были расстроены? Важна каждая мелочь!
– Не думаю, что эта действительно… Однако извольте. Тем утром к себе домой в Эйндховен уехал мой младший брат, Ульрих. Я и так вижу его редко, он приезжает раз в пару лет, каждый раз весной. Лучшее время года для меня, я очень сильно люблю Ульриха, понимаете? Мы добрых десять минут обнимались на станции, когда я его встретил.
– Так, и? В баре-то что случилось? Кто-то украл ваши подковы?
– Нет. Кто-то с ними, так скажем, «поигрался». Все подковы были набекрень. Шутки – тоже почерк Фауста. К тому же это плохая примета, дурной знак, антипод удачи – «к несчастью», как говорится. Но подковы висели вверх тормашками, словно перевёрнутые кресты. Так я это и воспринял и перекрестился несколько раз. И ни единого следа взлома! Всё заперто…
– Ключ есть только у вас?
– И у супруги. Но она спала. Я бы услышал, если бы Агнесса вставала.
– В полицию обращались?
– Нет. Что бы я им сказал? Кто-то перевернул подковы, но ничего не украл? Они бы меня выставили.
– Прошу, продолжайте. Это не всё, верно?
– Не всё. Той же ночью я услышал, как по моей крыше (я живу на втором этаже двухэтажного дома) кто-то ходит, прихрамывая. Дождь не шёл. Деревьев, чтобы всё спихнуть на ветви, там не растёт. И это хождение продолжается до сих пор. Почти каждую ночь. Пару раз я выбирался на крышу через люк, но – никого. Лишь чернота германского небосвода.
Жюль невольно тоже взглянул на небо. Мысленно поздоровался со звёздами. «Я с вами, я ваш, я свой, я тоже – звезда. Вы уж, верно, знаете, кто мешает бармену спать. А я – пока ещё нет».
– И, наконец, главное, – после паузы сказал Рихтер. Жюль навострил уши. – На барной стойке я обнаружил записку. Затем ещё одну. И ещё. Всего три штуки. С одним и тем же текстом.
Рихтер протянул Жюлю скомканный лист бумаги. На нём было сказано:
Совсем скоро ты попадёшь в ад
***
Жюль пообещал Рихтеру во всём разобраться и, подгоняемый иррациональным страхом, устремился в отель (не наступив при этом ни на одну трещину!). Там включил камеру на телефоне, подсветил лицо карманным фонариком и проговорил: «С вами путешественник Жюль, это должен быть мой первый выпуск о путешествиях. Но я узнал о Фаусте. У меня пропал аппетит, и, пусть он вернётся через пять минут, когда я буду спать, сейчас я потрясён. Выпуска не будет. Всем неспокойной ночи
