Вечер.
Мужики сидят в виноградной беседке.
Дегустируют.
Придирчиво смотрят на солнышко и в свои стаканы. Спорят у кого вино, ещё молодое, но светится рубином, и как его лучше выдержать. Сохранить, хотя бы год.
А тот безнадёжный, единственный, который ещё мог, с великим трудом ходить… стоял, держался за толстую ветку айвы, у калитки своего и, теперь уже, чужого дома…
Там, виноградная беседка, яблоня, вишня. Играли, чирикали как птички – детвора. Внуки. Ни его. Чужие…и, такие свои.
Как хотелось теперь, сейчас, погладить по макушкам их светлые головки…
На пригорке, у забора клевали зелёную травку куры. На вершинке стоял петух, – памятник. Огромный, алый гребень, серёжки, как рубиновые звёзды Спасской башни.
… А он, хозяин, бывший, стоял, как пугало, как чучело, на усохших ногах, пялил глаза на узорчатую красивую калитку, которую сам когда то смастерил.
… Чуть в сторонке – громко кукарекал голосистый и драчливый, маленький китайский петушок…
… Совсем рядышком, расхаживали, как на выставке, на международном смотре мисс красавиц, светились радугой семицветной, пёстрые цветастые красавицы цесарки…
1989 год.
Орёл в эту пору всегда был пыльный, шумный, и, нам уже никак не сиделось на месте. Прошла пора первой зелени, первых тёплых дней, и вот теперь нещадно жгло солнце, пылили машины, пускали сизые хвосты мотоциклисты, а мы с Эдиком тащили на спинах свои тяжеленные байдарки в сторону вокзала. Тогда часто ездили, ходили своей дружной компанией, но эта поездка была работой.
Нужно было пробраться узкими протоками Брянских речушек до деревни Нахаревка, где живёт глухой как пень – дед, но мудрый как профессор по части всяких болезней.
Из последней нашей радостной поездки на Байкал, мы привезли себе, много камешков, сушёных окуней, хариусов, красивых кедровых сучков – напоминавших разных зверюшек и рыбок. Потом, пошли деньки зимы, Эдик как то поделился с нами *радостью*, что ему повезло и он прихватил из этой знаменательной поездки ещё один сувенирчик, туристы его дразнят таак, радостно – трындикулит.
Мы и раньше знали наших ребят, членов туристического клуба Глобус, у которых в палатках стоял не только запах крепкого напитка, как у всех нормальных туристов, не лука, которым загрызают и занюхивают белую, красную, синюю, а запах терпких, вонючих растирок. И вот они ночью тёрли всё, что было можно и нельзя, этими растирками, а утром прыгали, бегали, показывая свои красивые бицепсы, а не истощённые тяжёлыми мешками, жилистые шкилеты…
Между тем, промелькнули последние стрелки привокзального Орла, потом Брянска, затем узкоколейка, и, наконец, пошли могучие леса Брянщины. Присели у ключа, приложились, попили. Размочили сухарики. И стали собирать байдарки.
Пятнадцать вёрст петляли по речушке Неруссе. Потом пошли по Десне, и тут началось.
Узкая, но течение медленное, пришлось грести, но самое приятное, было через семь километров. Когда Эдик взглянул на карту, сказал, что где-то здесь есть маленький ручей, по нему – то нам и нужно подниматься. Четыре, пять вёрст.
Действительно через два три поворота увидели барашки быстрого течения. Трижды пытались врезаться в речушку, но она со смехом откатывала нас обратно. Гудели стрингера, ударяясь о камни. Поругались, покричали. Высадили жён. Решили идти в одиночку.
Они радовались, наконец, не махать вёслами, не считать, рааз дваа, раз два. Резко бить веслом по воде, а байдарку несёт совсем в обратную сторону. Но облегчённую её совсем понесло, закрутило. И вот они обе блеснув стрингерами, показали подратое и клееное, переклеянное, много, много, много раз, – днище.
