“Стонали и охали публичные дома Корейской и Бородинской улиц, пожирая обмундирование и снаряжение Земской рати”, – без кавычек цитировал Строд записки ротмистра Нудатова, которые он использовал в своей книге. Для него это было свидетельство очевидца о попытках “белогвардейцев” найти “забвение от надвигающейся грозы”. Между тем Дитерихс, возводя свой град Китеж, обреченный скрыться под волнами революционного моря, сделал шаг, который одобрили бы его брат и сестра, правоверные толстовцы: он отменил смертную казнь даже для большевиков, заменив ее высылкой в ДВР.
Основной административной единицей при нем стали церковные приходы. Их руководство предписывалось избирать по жребию, то есть с учетом божественной воли, но сам Земский воевода целиком зависел от контролировавших Приморье японцев. В воззваниях Дитерихс писал, что “разложение евреями Египта – ничто по сравнению с разложением ими России”, при этом сотрудничал с еврейскими коммерсантами. Он провозгласил себя наместником идеального православного монарха, но, принимая власть, подписал обязательство не затрагивать вопроса о выдаче концессий иностранным компаниям и не проверять финансовую отчетность по правительственным контрактам.
Его экзотические новшества с полным равнодушием встретили и горожане, и беженцы, и наводнившие город каппелевцы, семеновцы, моряки Сибирской флотилии контр-адмирала Георгия Старка. Чтобы отрезать Владивосток от Красной Сибири, по приказу Дитерихса начали разбирать участок Транссибирской магистрали в районе Волочаевки и Спасска (рельсы продавали японцам на металлолом), но все понимали, что шансов остаться осколком былой России у Приморья еще меньше, чем было у Крыма при Врангеле.
Одно время всерьез обсуждался план использовать Сибирскую флотилию для эвакуации правительства и Земской рати из Владивостока на Камчатку, чтобы сделать ее опорной базой в борьбе с большевиками, однако ни сил, ни средств, ни, главное, воодушевления и веры в успех этого столь же грандиозного, как и фантастического, замысла у белых уже не было.
Кто-то из тогдашних остроумцев заметил, что когда какой-нибудь город занимают красные, скоро в нем исчезают все продукты, кроме селедки и черного хлеба, но расцветают все искусства; когда приходят белые – продукты появляются, зато из искусств остается один канкан[17]. Владивосток был исключением из этого правила: в кафе “Балаганчик” собиралась богема, выступали поэты Николай Асеев, Давид Бурлюк, Арсений Несмелов. Пепеляев сам писал стихи, но в то время ему было не до поэзии, да и жил он в шести верстах от города, в казармах на железнодорожной станции Вторая Речка. Через пятнадцать лет в расположенном поблизости от нее пересыльном лагпункте умрет Осип Мандельштам.
Зато, может быть, в “Балаганчике” бывал поручик и поэт Александр Зуйков из Барнаула, публиковавшийся под псевдонимом Алтайский. Во время наступления Пепеляева от Перми на Глазов он служил под его началом и в апреле 1919 года, в корпусной газете “Сибирский стрелок”, напечатал ироническое вроде бы, а на самом деле грустное стихотворение “Весна на фронте”:
Весна! Выставляется первая рама
Снарядом, упавшим под самым окном,
И дымкой закрылась полей панорама
От дыма пожара за ближним леском.
Повеяло свежей душистой весною
От грязной дороги, от свежей хвои,
И хвост обнажило под старой сосною
У лошади павшей в лихие бои.
