Бирсен повесила трубку и минут пять нерешительно постояла возле телефона. С одной стороны, ей нравилась неожиданная работа моделью у Нежата. С ним было интересно и легко одновременно. И… он такой необычный, по- особому рассказывал Бирсен о ней самой, новорил о том, чено она в себе никогда не замечала. Он, как и ее мама, все время твердит о каких- то лучиках, которые теперь не может поймать. Неуловимые мои лучики! С другой стороны, что сказать Боре? Что! Правду, конечно, ну или почти всю правду…
– Алло, – Бирсен уверенно начала разговор, набрав номер друга – Бора, как дела? Хотела тебе сказать, что в эти выходные встретиться не удастся. Почему? Патрон попросил помочь ему и немного поработать… (Бирсен никак не могла сказать правду о портрете). Да, это плохо работать в выходные. Ты прав. Но обещаю увидеться с тобой в следующие выходные. Что? Ты все равно приедешь и подождешь? Не стоит… Пока.
– Это я! Хорошо, Нежат! Я согласна. Давай поработаем в воскресенье.
– Я уже боялся, что ты не придешь! Надо было заехать за тобой на машине, но сразу не догадался- не знаю твоего адреса, а потом ты уже села в метро и до тебя не дозвониться было, – Нежат обрадованно смотрит на Бирсен.
– В метро я отключаю телефон, – немного смутившись, ответила Бирсен. На самом деле ей с утра звонил Бора и грозился приехать, чтобы подождать Бирсен у ее офиса, пока они будут работать с шефом, чего ей совсем не хотелось. И она сказала ему, что в телефоне садится батарейка и она его будет вынуждена отключить.
– Погода сегодня с утра не задалась: дождь и серость. Я уж начал переживать за…
– Свет и лучики, – улыбаясь, перебила его Бирсен, – которые и сегодня не поймать?
– Переживать за то, как ты доберешься, во- первых, а потом уже за твой ускользающий свет, – примирительно произнес Нежат, – который исчезнет, не появившись. Но тут погода преподнесла очередной сюрприз и дождь закончился.
***
Погода осенью в Анкаре переменчива в той же степени, как и переменчиво настроение женщины. Сначала она выльет на тебя всю горечь прошедших дней и преследующих ее разочарований, долго и исступленно проливая слезы, сопровождающие ее бесконечные упреки, затем, чтобы усилить произведенное впечатление, предложит спецэффекты в виде сверкнувшей молнии и, опустошившись, с некоторым внутренним облегчением, призовет на помощь ветер, как главный аргумент в необходимости важных перемен. Апофеозом станет вышедшее солнце, примиряющее всех с происходящим, чудесным образом преобразующее серость пространства, оказавшегося в бриллиантовой россыпи слез, щедро оставленных повсюду и сверкающих под его ослепительными лучами. Ну не прекрасно ли то, что я сделала? Говорят ее кокетливо- наивные глаза…
***
– Получается? – решилась спросить Бирсен, чтобы прервать затянувшееся молчание: Нежат уже минут тридцать как сосредоточенно водил карандашом по бумаге, изредко бросая взгляды на девушку.
– Смотря что, – выдавил из себя Нежат.
– Я о портрете…
– А, получается, какой- то девушки лицо глядит с листа бумаги на меня, – иронично произнес Нежат.
– Да ты почти поэт!
– Скорее, да, поскольку девушка не та! – Нежат кладет карандаш.
– Можно мне взглянуть?
– Да на здоровье! Может, подскажешь, кто это?
Бирсен долго и с интересом рассматривала набросок и наконец произнесла:
– Это я, но…
– О, заинтересованный эксперт признал!
– Ты не дослушал! Предлагаю поработать над длительным акварельным этюдом: сперва сделай контур кистью на отдельном листе бумаги. Потом более уверенными мазками работай над портретом на акварельной бумаге. Поработаешь над контуром, а потом над светом, усиливая его: от светлого к темному.
