Злая мать. Как исцелить детские травмы и полюбить себя, если вас не любили в детстве - страница 9

Я точно знаю, что она имеет в виду: я унесу с собой в могилу скорбь по материнской любви, которой никогда и не было, вместе с несбыточным желанием родиться у кого-то другого.

Дочь, которая является единственным ребенком, несет особое бремя, поскольку у нее нет брата или сестры, которые могли бы помочь ей оценить реальность и адекватность своих эмоций по отношению к родителю. Она с большей вероятностью почувствует, что несет ответственность за поведение своей матери. Как сказала мне одна женщина: «Я действительно думаю, что я была бы другой, если бы у меня была сестра, потому что у меня был бы буфер, который мог бы помочь мне или обсудить проживаемый опыт, или отвлечься от выходок моей матери». Другой единственный ребенок – Сара, ей пятьдесят два года, она художница и писательница, которая теперь живет в Висконсине со своей группой, в двух тысячах миль от того места, где выросла. Она ушла из дома в возрасте восемнадцати лет, когда поступила в колледж, и никогда не возвращалась. «У меня была стратегия ухода, – сухо говорит она, – с тех пор как я была маленькой». У нее нет детей, объясняет она это так: «Я обещала себе, что у меня никогда не будет детей, пока я не смогу понять, как воспитывать их лучше, чем моя мама воспитывала меня». Ее ранний опыт может вызвать приступ клаустрофобии: ее мать душила заботой, контролировала, и в то же время ей невозможно было угодить. Оба ее родителя были младшими из двенадцати братьев и сестер, а мать воспитывалась главным образом старшими братом и сестрой, потому что собственная мать игнорировала ее.

Большинство ранних воспоминаний Сары о том, что ее контролируют и ограничивают – заставляют сидеть в кресле, пока мать готовит ужин, и велят не говорить, чтобы не отвлекать ее или «не мешать ей». Ее мать не хотела, чтобы она помогала, и, в редких случаях, когда она это делала, критиковала все, что делала Сара. «Мне казалось, что за мной всегда наблюдают», – говорит Сара. Если она не съедала все содержимое тарелки за ужином, то тарелка отправлялась в холодильник, где становилась завтраком Сары, или обедом, если необходимо. «Я чувствовала, как будто на самом деле не существовала, и я привыкла жить под радаром», – говорит она мне. «У меня была насыщенная фантазия – в комплекте с воображаемыми братьями и сестрами, друзьями и животными. Когда мне было пять, мы переехали в новый дом, и мама выбросила все мои плюшевые игрушки. Я заменила их воображаемыми, а позже – воображаемыми сценариями о том, как мои родители на самом деле не были моими родителями и что мои настоящие родители придут за мной когда-нибудь». Когда она подросла, ей стали запрещать играть с другими детьми. Это объяснялось, как она мне говорит, соображениями безопасности и подстраховки, как и другие запреты. Чтение стало для нее источником ощущения безопасности еще в раннем возрасте. Оно было способом спрятаться от окружающего мира и в подростковом возрасте, когда она открыла для себя научную фантастику. Но отец Сары побудил ее посвятить время школе. «И это, – говорит она, – спасло меня. Не думаю, что отец действительно знал о том, как мать обращалась со мной – дом был ее доменом, а работа – его, но он дал мне ту поддержку и вдохновение, которое в конечном итоге позволило мне получить стипендию в хорошем колледже подальше от дома».

«Она могла быть откровенной и дальновидной, совсем не такой, какой была со мной, и это ощущалось очень странно. Как она могла быть такой милой на публике и тогда такой злой для меня? Это заставляло меня чувствовать себя сумасшедшей. Я помню, как однажды у меня в гостях был кто-то, и мать пекла печенье – то, чего она никогда не делала, – и то, как все это казалось таким нормальным, как будто она делала это каждый день, как любая другая мать, делало это еще безумнее». Отец Сары умер, когда она была на первом курсе колледжа, и Сара, как она сама говорит, «ушла в самостоятельно выбранную семью». Когда я спрашиваю, как ее отношения с матерью повлияли на формирование ее личности, ее вдумчивый ответ подчеркивает, как детский опыт формирует всех нас как очевидными, так и не очень, способами: «Оглядываясь назад с позиции взрослой, я понимаю, что некоторые из детских привычек остались со мной, иногда в более скрытой форме. Когда я была связана с театром, я работала над освещением, освещая других, но оставалась за кадром, подальше от центра внимания. Как художник, я в основном играю роль наблюдателя даже сейчас, я отделена от мира объективом камеры. Но богатый внутренний диалог, который я использовала, чтобы пережить свое детство, до сих пор очень мне помогает».