Вернуться в Гринфорест было бы позором.
После поступления я, конечно, отписалась тетушке о результате, но не возвращалась в нашу глубинку еще два года, цеплялась за столицу, пусть Академия и была расположена на окраине, искала временную работу. И только когда собрала достаточно средств, чтобы обновить гардероб, только тогда вернулась. Глупо, конечно, но не хотелось, чтобы тетушка поджимала губы, а мне в спину смеялись, что мои дела в столице хуже некуда. Причем подобные разговоры все равно случались, не важно было, как я выглядела и насколько успешно обучалась.
Позже пришла привычка.
Приезжать летом, проводить месяц, появляясь в общей столовой только вечером, иногда не каждый день. Я прохаживалась окружными полями и садами, забредала в лес, отмечала изменения в природе, как вели себя те или иные растения, спрашивала охотников, какие звери и как плодились, не ушли ли, высматривала, взошли ли семена, которые я бросила год назад рядом со сгоревшим деревом… Дел было немало. Тетради наблюдений заполнялись, еще больше превращая меня в глазах остальной семьи в нечто странное, с чем лучше не иметь дело.
А уж когда я одним летом переместилась в заброшенный домик садовника и устроила там теплицу…
Но я не обращала внимания, пусть говорят. Только одной темы не допускала — не имела права тетушка или кто другой рот свой раскрывать и ляпать что ни попадя про моих родителей. Хватило одного только упоминания моей матери — что-то о ее чудачествах или неумении готовить, как я с удовлетворением надела почтенной, но не умеющей держать свой поганый язык за зубами госпоже — матери тетушкиного мужа — супницу на голову. Вреда, кроме как платью, не было, суп-то был летний, холодный. Так что даже не знаю, чего пострадавшая так визжала?..
Вещи родителей тоже стоило взять с собой. От них мне досталось не так и много. Одежду, естественно, никто хранить не стал, материнские головные платки и шарфы мне тоже не достались. Многое из утвари и тканей пришлось сжечь из-за болезни. Удалось отстоять украшения, но только те, на которых были клейма. Какие-то памятные мелочи, вроде засушенных цветов в книгах, давних писем, гравюр и черно-белых портретов, конспекты, пособия. Мелочи, но мне не хотелось их лишаться.
Еще были отцовские записи, он практиковал ритуалистику и понемногу помогал с воздушными и водными массами соседям-земледельцам и их магам. Мама же работала в местной школе. Сейчас, когда мне была известна ее история, у меня появилось еще больше поводов уважать ее. Не так и легко бросить столичную жизнь, высокое положение и подготовленное для нее будущее ради небогатого и живущего так далеко от сверкающих столичных куполов отца. Не тратить деньги, а зарабатывать и экономно их расходовать. Растить ребенка в окружении недружелюбных родственников мужа, справляться с новыми для нее обязанностями и оставаться мягкой и самой понимающей для меня, а холодной и отстраненной — для других.
В итоге к ужину я спустилась с четким пониманием, что оставить придется даже не половину. Брать в путешествие десять сумок было бессмысленно, неизвестно, что меня ждет в Моарианне, в каком состоянии поместье, а вдруг на себе придется тащить все свое? Но я надеялась, что получится договориться с господином Эдельдорном. Возможно, удастся сохранить часть моих вещей, которые жаль выбрасывать, и переправить их мне, когда станет понятно, какая обстановка в моем новом доме.
