Золотая симфония - страница 11

«Придворный сапожник» был волшебником. Он и платок из кармана вынимал, как фокусник: тянул, тянул, а тот не кончался. Да и можно ли было обычным платком вытереть широкую смуглую лысину и необъятный лоб?

Знали мы и другого сапожника, жившего на противоположной стороне улицы на первом этаже невысокого, типично замоскворецкого дома. В огромном кожаном фартуке он сидел возле окна, летом нараспашку открытого, и, мурлыча себе под нос, постукивал молотком, орудовал шилом, что-то смазывал, латал валенки. А мы, дети, стояли у окна и смотрели. «Свет только не загораживайте», – просил он. К нему шла вся наша улица: «Петрович, выручай». И выручал.

Там же неподалёку жила мамина портниха Нина Иосифовна: вход со двора, второй этаж. Окна её квартиры смотрели в торец соседнего дома, поэтому приходилось постоянно жечь свет (наверное, расплата за то, что жила не в коммуналке, а в своей, хоть и крошечной, квартире). Там всё было интересно: ножная швейная машинка, шпульки, булавки, разноцветные лоскутки, которые мне разрешалось собирать, модные журналы на глянцевой бумаге. Интересно было смотреть, как, набрав в рот булавок и ползая у мамы в ногах, она закалывает на ней что-то шуршащее и блестящее, а потом, прищурившись, смотрит на всё это в длинное, висевшее в коридоре зеркало.

Особой достопримечательностью квартиры был муж, Николай Иванович. Когда мы приходили, он здоровался и тут же убегал в свой ярко освещённый угол работать: переписывать ноты. Заказов у него было полно, он всегда спешил, но всё делал тщательно и в срок. Я заглядывала ему через плечо, наблюдая, как на пяти линейках с феерической скоростью возникают чёрные и белые гирлянды нот, диезы, бемоли, точки, палочки. Нина Иосифовна шила исключительно серьёзные вещи – костюм, вечернее платье – и только из дорогих тканей, поэтому мама редко к ней обращалась, но сшитое ею носила подолгу.

Если же требовалось нечто легкомысленное, недорогое, летнее, приглашалась Жешка. Ей было вокруг шестидесяти, но никто не звал её иначе. Шить у Жешки значило на время поселить её у себя. Не имея ничего своего – ни семьи, ни детей, ни жилья, – она всегда у кого-то гостила, вовсе не жалуясь на судьбу, а, напротив, считая себя счастливой обладательницей лёгкого характера, тонкого вкуса и, главное, восхитительной фигуры. Скрестив стройные ножки и распарывая мамин старый халат, она без умолку рассказывала свои вечные истории про давнюю скоротечную карьеру балерины кордебалета, про воздыхателя-скульптора, сто лет назад вылепившего её ножки, про новую приятельницу – «красотку, от которой дохнут мужики». Но коньком её был старый как мир и вечно юный сюжет про очередного поклонника, который шёл за ней по улице как заворожённый, пока наконец не забежал вперёд и не заглянул ей в лицо. А глянув, отшатнулся, и давай бог ноги.

Тут Жешка принималась хохотать до слёз, до колик. Она была фантастически некрасива, но и это превратила в лишний повод для веселья. Неделю спустя мы, слегка обалдевшие от Жешкиной болтовни, восхищённо смотрели в зеркало на мамин наряд – открытый, воздушный, «с изюминкой». «Фик-фок на один бок», – смеялась мама. И кто бы мог подумать, что он перешит из старого.

А за Малым Каменным мостом, возле кинотеатра «Ударник», находилась наша «придворная парикмахерская», куда мама часто брала меня с собой за компанию и для забавы. Я и правда забавляла весь зал, читая стихи и распевая песни. Особенным успехом пользовались песни Вертинского, которые всегда бисировала. А публика там была требовательная. Парикмахеры походили на лордов: сдержанные, корректные, целовали дамам ручки. Один из них – седовласый и статный – был, конечно, первым лордом и лучшим мастером. Все они, независимо от габаритов, как бабочки вокруг цветка, порхали в безукоризненно белых халатах вокруг своих дам, орудуя щипцами с лёгкостью необычайной: нагревая, остужая, вертя их в воздухе и поднося на мгновенье к губам, чтоб, доведя до нужной кондиции, соорудить нечто феерическое на дамской головке. Огромные зеркала, просторные залы, широкие окна, где на подоконниках почему– то стояли потрескавшиеся от времени мраморные бюсты не то древнеримских богинь, не то матрон. Не парикмахерская, а дворцовая зала.