– …и-ть-ка!
Миланья спохватилась:
– Не поняла. Как? Витька, что ль?
– Ага…. – промычал попрошайка.
– А фамилия как? – полюбопытствовала Фёкла.
– А на что тебе моё фамилиё? – насторожился пацан. На всякий случай перестал жевать и приготовился бежать.
– Я, тётеньки, не виноват, – продолжил он. – Это Колян-Ломонос скрал. Он страсть, как на меня сшибает. Я не крал…
– Витюша, ты, о чём говоришь? – прервала его Миланья.
– Дык, третьего дня, на привозе, Колька-Ломонос скрал три пирожка с требухой…. Один я съел…
– Бог с ними, пирожками. Ты нам свою фамилию назови. Мы сродственника потеряли, а ноне вот ищем.
– Врёте, поди-ка?
– Вот тебе крест! – обе женщины широко перекрестились.
– Ну, тогды ладно…. Грехов моё фамилиё…
– А отца как зовут?
– Как, как!? – удивился пацан. – Вестимо как, Игнат…
Фёкла ойкнула и схватилась за сердце, а Миланья метнулась перед нищим на колени и прижала мальчонку к своей груди.
Витюшка Грехов за свою короткую жизнь успел повидать много удивительных вещей и событий, но большей частью с плохой стороны. Однако ни перед ним, ни перед знакомыми пацанами еще ни разу взрослые тетки не бухались со всего маху в ноги.
Ничего хорошего от такой выходки он не ждал. На всякий случай спрятал поглубже в рваньё остатки ватрушки, яйца и попытался вырваться из неожиданно крепких объятий.
Миланья плакала, а Фёкла продолжала спрашивать:
– Отец-то с мамкой где?
– Как где? – не понял малец. – Вмёрли оне, ещё в прошлом годе…
– А братья?
– Братья?! – удивился Витюша. – Они мне не родные…. Им самим жрать нечего…. Вот и выгнали из дому христарадничать…
– Давно?
– На Ильин день, как год буде…
Миланья, захлёбываясь слезами, ещё крепче прижала к себе Витьку Грехова.
– Она из меня кишки выдавит! – возмутился пацан, обращаясь к Фёкле. – Она чё, припадочная?
– Окстись, харя чумазая! Она мамка твоя.
– Какая ещё мамка? Моя мамка на погосте тихо лежит и по церквам не шастает.
– На погосте мачеха твоя лежит, а эта, – Фёкла указала на Миланью, – твоя родная мамка! Та, что на свет белый тебя народила.
– Ну, и дура, – сразу и без обиняков определил Витя статус родной матери.
– Пошто, сразу и дура? – опешила Фёкла.
– А то! Она своим бабьим умом не подумала, а хорошо ли мне на вашем белом свете буде? Ничего хорошего. Одни тычки, подзатыльники, поджопники, зуботычины и подножки. Мне ейная любовь без надобности. Я жрать хочу.
– Конечно, конечно! – засуетилась Фёкла. – Ты не сумлевайся. Пойдём с нами. Мы тебя оботрём, обмоем, оденем, накормим, Пошли, родимый, не бойся.
– Дык, как не бояться-то? – упирался Витька. – Не ровен, час вы меня забьёте, как подсвинка и пирожки с убоиной торговать на привозе зачнёте.
– Какие такие пирожки? – удивилась Миланья через слёзы.
– Дык, ясно какие! – разъяснил Витька. – С человечиной. Ходи-ходи7, завсегда такими пирожками торгуют.
– Неужто?! – всплеснула руками Фёкла.
– Верное дело – авторитетно подтвердил Витька. – Нас околоточный Ерофеич самолично упреждал. Если на железке балаганить кто будет, того ходи-ходи непременно на пирожки скрадут волоком, аль конфетой заманят.
– Мы-то не китайцы.
– Ляд вас знает, могёт вы китаёзные мужние бабы?
– Бог с тобой! Околесицу-то не неси!
– Не спорю, может и околесица, но лучше сейчас её нести, чем потом в пирожке молчать.
Мудрости юного нищего можно только позавидовать. Фёкла с Маланьей не нашли резонов для Витюши.
– Хорошо, – сказала ключница. – Боишься с нами идти, не ходи. Сам приходи на двор князей Голицыных и спроси нас – Фёклу, али Миланью. Придёшь?
