Совершенно очевидно, что интерес девицы к живописи − ширма, за которой кроется нечто плотское и приземлённое. Жульдя-Бандя с видом полного равнодушия подсел рядом, хотя пустующие поодаль скамейки компрометировали бычьи помыслы незнакомца.
Он стал разглядывать памятник Есенину в безнадёжной попытке припомнить хоть что-нибудь из творчества поэта, но ничего кроме «Шаганэ ты моя, Шаганэ», на ум не приходило.
Незнакомка, как патологоанатом на здравствующего, с холодным безразличием посмотрела на молодого человека, потом, слегка прищурившись, переместила взор на памятник:
− Похожи.
Перевернув страницу журнала, с деланным равнодушием принялась рассматривать сцену из библейского сюжета.
Жульдя-Бандя счёл схожесть великого поэта и сердцееда со скромным философом достаточной, чтобы придвинуться к незнакомке на расстояние, не позволяющее, однако, обвинить его в сексуальном домогательстве:
− А вы − художник?
Незнакомка покрутила головой и с торжествующей ухмылкой поправила:
− Художница.
− У меня папа тоже был художником. Рисовал портреты, − охотно ухватился за ниточку ловелас.
− Портреты не рисуют, а пишут! − таинственная незнакомка победоносно вонзила в него наполненный сарказмом взгляд, что целиком отторгало всяческую таинственность.
Жульдя-Бандя виновато улыбался, силясь найти к ней подход, не сомневаясь нисколько в том, что этой птичке нужно немного дерзости.
− Оригинальный сюжет!
− Обыкновенный, − художница провела ладошкой по лощёной странице журнала, где на фоне пробивающегося в ущелье заката засыпала природа.
− Я имею в виду причёску. Она называется − Армагеддон?
− Она называется − Последний день Помпеи, − незнакомка хихикнула, слегка подбив тонкими длинными пальчиками волосы на макушке, дабы не допустить отступления от сюжета.
Жульдя-Бандя засмеялся − открыто, честно и непринуждённо, увлекая в свои объятия взгляд девицы.
− И что наша художница делает сегодня вечером?
− Ничего. Пока ещё не ваша, − уточнила она.
− Ничто − это эмбрион материи: постылое дитя материализма.
Девица, кокетливо вывернув головку, изучающе, с позиции человеческой самки, взглянула на незнакомца:
− Вообще-то, я не очень свободна, − двусмысленно намекнула художница.
После таких откровений, как правило, даже самые отъявленные сердцееды, дабы не тратить времени впустую, стараются «делать ноги».
Наш ловелас, однако, был не простым, а странствующим, а странствующим не пристало сдаваться.
− В груди моей больной местов свободных нет. Свобода – понятие многогранное. Только дурака можно убедить в том, что он свободен, − незнакомец ненавязчивой паузой отметил глубину мысли, заодно проверяя реакцию на неё художницы.
Та, улыбнувшись, равнодушно перевернула страницу журнала, подчёркивая лёгкую степень пренебрежения к самонадеянным донжуанам.
− Утверждать о том, что он свободен, может только полный кретин. Спрос на свободу всегда превышает предложение, несмотря на её самую высокую ставку кредитования.
Незнакомка оторвалась от журнала, боднув головкой и вытянув трубочкой губки.
− Ренуар − «Купальщицы», − едва взглянув на трио обнажённых девиц, определил Жульдя-Бандя, искренне удивив незнакомку своими академическими познаниями в искусстве. Впрочем, познания молодого человека, если исключить «Утро в сосновом бору» Шишкина да «Джоконду» Леонардо да Винчи, на этом и заканчивались.
Копия «Утра в сосновом бору» висела у изголовья кровати в детстве, а «Купальщиц» Ренуара, уже в отрочестве, он выдрал из книжки в библиотеке (в то время ветер сексуальной революции ещё не достиг границ империи и девочки блюли чистоту до брачного ложа, отчего юным воздыхателям приходилось довольствоваться картинками).
