Золотой треугольник - страница 6
захламить дворец
столь безобразной мазней!»
Всегда,
даже играя с дамами в шашки,
любил изобразить «натиск»
и быть уже на шаг от победы,
но потом внезапу «зевнуть»
и дать дамскому сердцу
победно возликовать.
Так и здесь:
я сдаюсь на волю
всегда милосердной воительницы,
и она уже,
словоохотливо пересказывая мне,
что слышала от экскурсоводов
о Врубеле
и его трагической судьбе,
точно на крыльях сама улетает
в незабвенный для нея
и приснопамятный
серебряный век…
Порточки
Любил,
в бытность в Мраморном
ещё музею Ленина,
обойти
вкруг пьедестальца
броневик
и всенепременно постукать
его тростью,
чтоб он,
отозвавшись внутриутробной глушью,
ещё раз
(не без удовольствия)
меня бы удостоверил,
что большевики
чего-чего,
а металлу
и впрямь – на новоделы
не жалели.
Любил зайти и в колодец двора,
чтобы, высмотрев
витрину зимнего саду,
понаходить и те самыя окошка,
где когда-то была
мавританского стилю
музыкальная гостиная,
с самим Константином Константинычем,
застывшим
за виолончелью
в куртуазно-истомной манере…
В самой ленинской экспозиции
дневного света и вовсе не было —
везде «таинственный полумрак»,
а то и просто
«темень преисподней»,
где, попривыкнув,
можно было только и разглядеть
что ильичовский китель
с дыркой на плече,
мастерски пробитой
дрожливой ручкой
абсолютно к тому времени
ослепшей
Фани Каплан…
Где бы я только не бывал,
за правило всегда считал
посещать музеи Ильича,
нет-нет да и выискивая там
что-нибудь сногсшибательное,
приохотив к тому и сродников,
и даже свою легендарную
тётушку-матерщинницу,
показав ей как-то
(кажется, в Саратове)
развешанныя под стеклом
лукичовские,
рыжеватого цвету,
«исподния порточки»…
Ковыряться
Любил
в Ленинском музее
потоптаться и
у немецкой карты
обстрела блокадного Ленинграда,
где крестиками были помечены
только окраинные заводы
да госпитали.
Потому и не порушено было ими
ни одного дворца,
ни храма,
что понапрасну пороху они
не палили,
а если что и жгли,
то уж наверняка
и тютелька в тютельку.
Одна из таких бомб
смела половину бывшей питерской
духовной семинарии
вместе с тамошним медсанбатом,
а другая – уже в тонну весом —
попала в самый большой в городе
госпиталь на Суворовском.
И как потом вспоминал
дорогой и близкий мне человек:
«В этом месиве битого кирпича,
оторванных рук и ног
и мычаще-сдавленных тел
пришлось мне
(тогда только шестнадцатилетней)
„ковыряться“
без сна и роздыха
добрых три недели»…
Дозор
Полночи опять промаявшись в бессоннице,
норовлю выползти к Мраморному
к часу уже четвёртому утра
и, всматриваясь в окна
второго этажа,
уже мысленно прошмыгиваю
сквозь прутья затворённых врат,
делаю кружочек вкруг
кургузого седалища Александра Третьяго
и, отворив тяжеленную входную дверь,
визгливо ею же и вхлопываюсь
в сумрак мраморной лестницы.
Обход свой начинаю вдоль
парадного портрету
всё сплошь
осьмнадцатого веку,
затянутого в тугой корсет и
тяжеловесную парчу,
мундир
с наглухо застёгнутой шеей,
золотом позументов,
брульянтовым Андреем
и Аннушкой на шее.
И по традиции,
приблизившись к величаво
подбоченившемуся Павлу,
каковой только этого словно и ожидает,
кланяюсь этикетно,
когда он нетерпеливо
цокающим каблучком
(как есть —
в муаровой мантии
и с мальтийским крестом)
проворно вываливается
из золочёной рамы,
и, уже топоча в унисон,
мы обходим дозором
дворец папенькиного
убивца и узурпатора.
Хрусть-хрусть
Павел Петрович
уже по привычке
всматривается в мерцающий
мертвенным
отсвет
газовых фонарей
за окнами
и в брызжущия искры
из-под копыт
несущихся одиноко всадников.
Медный Пётр поскакивает медленно,
Похожие книги
