Золотой убегает песок… - страница 17

Меня выручает свист чайника. Я отворачиваюсь и делаю соответственно кофе и чай, ставя один из бокалов на стол ближе к Олдриджу, уже желая лишь того, чтобы он поскорее ушёл. Чтобы избавил меня от своего присутствия. Но я не могу этого сказать. И вовсе не из вежливости. Просто я подсознательно ищу способ, чтобы он пробыл здесь дольше. Мне кажется, что и минута будет спасением.

– Хотите печенье с кусочками шоколада?

– Хочу.

Я достаю упаковку из нижнего ящика, чувствуя, что Олдридж стал ощутимо ближе. Наши пальцы слегка соприкасаются, когда, выпрямившись, я отдаю её ему. Он смотрит на неё так, будто не знает, что с ней делать, и с какой стороны она открывается, а спустя секунду и вовсе швыряет её на стол около меня, заставляя всё мое тело вздрогнуть. Я не успеваю ничего ни спросить, ни сказать. Слова застревают в горле даже прежде, чем я осознаю перемену во взгляде Олдриджа, а он уже прижимается ко мне так, как будто хочет слиться, и того, что есть, недостаточно. Будто ему нужна я вся. Не только моё тело, но и мысли, душа, сердце.

Его поцелуй словно последний в его жизни, и он выбирает меня в качестве той, с кем желает всё разделить перед своей неминуемой скорой смертью. Некое отчаяние, сквозящее в нём, пусть я и не понимаю его причин и не могу знать, что внутри Олдриджа, лишь подталкивает меня к действиям. Расстегнув мою блузку, он толкает левую чашечку лифчика вниз. Краткое ощущение холода мгновенно стирается губами, накрывающими сосок, и зубами, прикусывающими кожу. Я думаю, что там останутся следы. И хочу впоследствии увидеть их. Надеюсь, что он повторит это снова, чтобы уж наверняка. Но чувствую почти оскорбление, когда желаемое не осуществляется в действительности. Это кажется безумием, сумасшествием, и, наверное, это характеризует меня в соответствии с этим. Но я словно перерождаюсь, становлюсь Мелани, которой плевать на ту женщину, какой она была ещё час назад, и тянусь к ремню и молнии на его брюках. Даже если позже всё вернётся на круги своя, сейчас данной вероятности не под силу меня остановить. Мне просто хочется хоть что-то сделать. Сделать хоть что-то для него. Чтобы уничтожить эту непонятную подавленность и тоску, ощущающуюся в нём.

Потерявшаяся, буквально растворившаяся в этих мыслях и позволившая им пропитать всю мою суть, я почти касаюсь его. Но он перехватывает мою руку, разворачивая меня спиной и сжимая мои волосы. Чувство слепоты, когда мне недоступны его глаза, некоторой обездвиженности из-за ладони, сжимающей шею в почти удушающем обхвате, и минимальной обнажённости, будто мы крадём друг друга у других людей и при намёке на обнаружение должны будем одеться максимально быстро, лишь заставляет хотеть сильнее, громче, глубже.

Он отпускает мои волосы, но не шею, перемещая руку мне на грудь, сжимая её почти до боли. Никогда не чувствуя себя так до него, в голове я хочу, чтобы ничего из этого не происходило, но тело меня предаёт. Оно прижимается ближе и теснее, собираясь лишь подчиняться и позволять делать, возможно, всё, что только заблагорассудится Олдриджу. Одно лишь его проникновение уже почти бросает меня за грань, когда правая рука ещё грубее и жёстче сдавливает кожу на моём горле. Может быть, именно так всё начиналось с Авой, как игра и часть сексуальной подоплёки. Наверное, я должна бояться, помня о ней и о том, как легко сильным мужчинам бывает перейти к причинению вреда и совершить непоправимое, забрать жизнь своими голыми руками, но Олдридж… Если бы он хотел сделать мне больно, то уже, наверное, сделал бы. Возможностей было предостаточно. Я никогда не была уязвимее, чем с ним в номере отеля и сейчас.