– Уже началось, – донеслось от дверей встревоженное бормотанье Сана. – Проклятая метка будет подпитываться силами Уми до тех пор, пока не убьёт её!
– Сейчас О-Кин тебя убьёт, если не поспешишь и не отправишься на поиски колдуна!
С этими словами дзасики-вараси махнула рукой в сторону Сана, и тот кубарем выкатился в услужливо раздвинувшиеся двери. Бесцеремонно выдворенный в коридор ёкай что-то проворчал и с неохотой затопал по лестнице.
Когда шаги Сана стихли внизу, О-Кин вернулась к Уми и уселась рядом с ней, словно заботливая сестрица.
– О-Кин не доверяет этому духу, – понизив голос, проговорила она. – Больно много на себя берёт. Притвориться ёкаем, ну надо же!
– Если у меня и правда осталось не так уж много времени, – пробормотала Уми, с трудом борясь с дремотой, – то, может, и впрямь стоит попробовать притвориться ёкаем? Всё, что цветёт, рано или поздно неизбежно увянет…
О-Кин нахмурилась, но ничего говорить не стала, потому что Уми уже глубоко задышала, погрузившись в сон. Тяжело вздохнув, дзасики-вараси положила ладонь на лоб Уми и что-то тихо прошептала. В тот же миг весь дом будто бы выдохнул: заскрипели ставни на окнах, все раздвижные двери разом приоткрылись, впуская с улицы ветер.
– Пока ты под защитой этого дома, никто не сможет тебе навредить, – чуть слышно прошептала О-Кин, и глаза её заблестели немного ярче, словно от подступивших к ним слёз. – Однажды О-Кин уже дала это обещание и потому сдержит его, чего бы ей это ни стоило…
* * *
Когда Уми проснулась, рядом с ней никого не оказалось. Она не помнила, как заснула, но зуд в предплечье оживил в памяти разговор с ёкаем. Кто-то её проклял…
Уми вдруг захотелось сжаться, чтобы стать как можно меньше, и спрятаться под одеялом. Давняя привычка детства давала о себе знать до сих пор. Уми пряталась под одеялом в тот день, когда ушла мать, и продолжала делать это много дней спустя, когда она перестала ждать, что вот-вот скрипнут раздвижные двери её комнаты и родные тёплые руки снова обнимут, как раньше.
Умом она понимала, что бесполезные прятки не вернут мать и не склеят трещину в их семье, как делают иногда мастера со старой посудой. Они смешивают лак с золотым порошком и осторожно заливают им трещины в чашах и пиалах. Уми не раз видела такую посуду в гончарных мастерских, вот только от одного взгляда на позолоченные трещины в тарелках ей становилось тоскливо. Каким бы красивым ни был шрам, шрамом он на всю жизнь и останется…
Солнце поднялось высоко, и его рассеянные лучи проникали сквозь решётчатые деревянные ставни. Уми заставила себя оторваться от футона и отодвинуть ставни, чтобы впустить в комнату хоть немного свежего воздуха. Она готова была сделать всё что угодно, лишь бы отогнать непрошеные мысли о матери на самые задворки своей памяти – туда, где им было самое место. Сейчас Уми сильнее должны были волновать собственные проблемы.
Например, как снять проклятие, пока оно не убило её.
День уже был в самом разгаре. По разморённому жарой воздуху носились блестящие огромные стрекозы: Уми невольно засмотрелась на их рваный полёт над небольшим прудом в дальней части сада. От амбара доносился зычный голос Томоко, которая указывала нескольким служанкам и братьям клана Аосаки, посменно охранявшим усадьбу, что надо делать. Уборка, которая каждый год затевалась перед Обоном, была в самом разгаре. Предков следовало встречать в чистом доме, и потому приготовления ко Дню поминовения ушедших с лёгкой руки Томоко начались ещё в начале месяца.
