– А и в самом деле, чё они? – согласились ишак, овчарк да котейка.
И пошли они далее вчетвером.
Полчаса идут, час идут, ещё больше идут. А дело к вечеру. А тут им не Африка. Да и стрёмно в лесу-то.
– Эх, нам бы домишко какой-нить найти, – мечтает кот.
– Да хоть дер сарай задрипаный, доннерветтер, – бурчит овчарк.
– Вай-мэ, – говорит ишак, – у мине дома рядом такой караван-сарай был! В стойле сена многа-многа, а во дворе под деревом курага спелий валяется, ешь, сколько дотянешься! Зачем я в этот холодний Пруссия попаль?
Тут глядь – огонёк окошечный в чаще мелькнул. Переглянулись наши приятели, да не сговариваясь, пошли посмотреть – может, чего спереть получится?
А в лесу том действительно избушка стояла. Только жили в ней не злые разбойники, а наоборот, добрые хиппи. В то время слова-то такого ещё не было, а хиппи уже были. Тошно им было на средневековую жестокость мира глядеть, вот собрались они маленькой коммуной, да и ушли в лес. Огородик развели. Опять же деляночку травки посадили, той, что на доброту да хиханьки прибивает.
И вот сидят, значит, добрые хиппи в той избушке, да и не ведают, что четверо друзей наших свежескорешившихся вовсю оттофонбисмарковые планы против них строят.
– Давайте я у них покушать попрошу, – говорит котейка. – Вежливо этак зайду, жалостливую мордочку сделаю, да и скажу: «Мяусье, же не мяунж па сис жю-ю-ю-юр!». Зря я, что ли, французский знаю?
– Да ну его к дер тойфель! – хрипит овчарк. – Дверь с разгону вышибаем, первому клыками в горло, остальным кричим: «Млеко, курка, яйки! Шнелле, а не то фойер!»
А ишак и сказать ничего не успел. Петух как про фойер услышал, тут же факел прикрылечечный схватил и с лёту в окно!
А хиппи в избушке сидели добрые, расслабленные. А тут вдруг влетает нечто, по комнате носится и хрипло кулдыкает! И факелом во все стороны. Ломанулись хиппи в дверь, а там лай хриплый, да вой низкий мяукальный, как из самого нутра. А уж как чужеродное «Иа!!!» донеслось, тут и поняли хиппи, что пришёл по их душу глюк нехороший. Бросились они бежать далеко-далеко, а спустя двое суток (с перерывами на отдых) остановились и зареклись больше травку сажать. А то вон до чего докатиться можно.
А друзья наши первым делом у петуха факел отобрали, начавшийся пожар потушили, да и спать легли.
Так и стали они в той избушке жить. Ну, на большой дороге пошаливали, не без того. Кушать-то надо что-то? Ишак перед проезжающими путниками деревья валил, овчар клыки скалил да из мушкета шмалял, котейка из арбалета в спину бил. А петух так, психическую атаку осуществлял. В общем, хорошо жили, пока их курфюрстова стража не поймала. Да и повесили наших друзей за душегубство на главной площади славного города Бремена. Очень добрые бюргеры этому зрелищу радовались и пива тогда выпили немерено. С тех пор, говорят, Октоберфест своё начало и ведёт.
Трёхногий окорок. Синопсис
Преданный и проданный своим наставником Винни-Пухом, предназначенный на убой обитателями таинственного дома в Простоквашино, сидящий в сарае на цепи Пятачок решает избежать печальной участи. Он отгрызает себе ногу и варит из неё холодец, обильно сдабривая его галюциногенными поганками, которые растут в сарае прямо на стенах.
Привлечённые аппетитным запахом, дядя Фёдор с компанией упоённо наворачивают холодец, и через полчаса отчётливо понимают, что пасторальное пейзанское существование не для них. Гены мифического адмирала Ивана Фёдоровича Крузенштерна просыпаются не только в дяде Фёдоре, но даже в Матроскине (адмирал был затейник) и настойчивыми пинками зовут друзей в море. Шарик и галчонок Хватайка подписываются с ними за компанию и просто от безысходности простоквашинского существования.
