…Думая о своём путешествии вдоль берегов Цупки, Канчиоманте, глядя на темнеющее небо, пытался вспомнить, не был ли ему явлен какой-то знак свыше, который мог бы ещё тогда указать ему его будущее; не было ли чего-то такого, что приоткрыло бы ему дальнейший ход событий, в стремительный водоворот которых он угодил? Был ли такой знак? Он упорно копался в запечатлевшихся в памяти образах, но не находил среди них того, который можно было бы однозначно принять за предостережение богов.
Почувствовав холод, что источала каменная глыба, на которой он сидел, Канчиоманте передёрнул озябшими плечами и встал. Скоро совсем стемнеет. Он грустно посмотрел на дрожащий свет костра, пробивавшийся из-под шкуры, закрывающей вход в полуземлянку, и, тихо вздохнув, не торопясь направился к нему. От воды подымался лёгкий прозрачный туман, в котором чувствовалось солёное дыхание океана, но в ноздрях Канчиоманте стоял навеянный воспоминаниями запах цветущего леса его родины.
Он медленно взбирался по откосу, безразлично взирая на вздымавшиеся перед ним береговые обрывы; перед глазами его вновь возникло улыбающееся, полное юного задора, круглое личико маленькой сестрички, которая лукаво подмигивает ему, словно между ними была какая-то тайна.
В пологе было так душно, что невозможно было лежать под меховым одеялом. Едва приоткрыл глаза, как тут же его скинул и тяжко вздохнул. Взопревшее тело, словно шмат размякшего сала, безвольно развалилось на пропитанной потом постели. Старик подтянул ногу и недовольно замычал: разбитое тело ныло и сопротивлялось всякому движению. Подложив руку под голову, он уставился поверх дряблого белого живота на свои ляжки, нервно покусывая губу. От жара, исходившего от раскалённых камней очага, дышать было трудно и по изборождённому глубокими морщинами лицу его текли липкие прозрачные струйки. Ринтелин провёл пальцами по жёлтым взлохмаченным волосам и, запрокинув голову, тихо застонал, словно капризный ребёнок. Где-то вдалеке, снаружи, кто-то разговаривал: наверное, женщины о чём-то судачили на берегу реки. Мысли в голове путались, натыкались одна на другую, как слепые щенки; в висках давило. Страшно захотелось глотнуть холодного воздуха, оказаться на высоком бугре, купаться в свежих струях студёного ветра.
Он попытался сесть, но в пояснице что-то отчаянно хрустнуло, и он, проклиная сквозь стиснутые зубы зловредных келе[16], снова плюхнулся на сырое скомканное одеяло. В холодной части яранги, за тонкой ровдуговой[17] стенкой, кто-то зашевелился. Старик окликнул, но в ответ не услышал ни слова. «Какомэй[18]! Уж не сам ли келе там прячется, – испуганно вскинув густые брови, подумал старик, но тут же успокоил себя: – Должно быть, собака». Но всё же на всякий случай прошептал заклинание, отпугивающее злых духов.
– Эй, кто там? – простонал он осипшим голосом, еле-еле шевеля пересохшими губами. В чоттагине[19] опять послышался шорох. Ринтелин почему-то разозлился, дрожащей рукой дотянулся до обломка оленьей кости и сильно швырнул его в сторону звука. Кость ударилась о натянутую ровдугу и покатилась по устланному звериными шкурами полу; в чоттагине взвизгнула собака и, сорвавшись с места, выскочила наружу.
От резкого броска тело заныло, но старик подавил в себе желание снова растянуться на ложе. Поднапрягся, и на этот раз ему удалось сесть. Пламя в очаге уже догорало, но камни всё равно жарили нещадно. За спиной, поставленный на плоский обломок скалы, потрескивал жирник. «И куда это все подевались? – он не мог понять, почему его вдруг оставили совсем одного. – Некому даже шкуры приподнять, чтоб выветрить удушливый чад из яранги!»
