На пленэре у кисоньки обнаружились повадки дивы времен расцвета синематографа. Утомленная славой, она возлежала на лужайке под каштаном в весьма замысловатой позе и, сдается мне, в зубах у нее дымилась тонкая сигаретка в длинном янтарном мундштуке.
На мой интимный вопрос, а не пора ли ей пахать, то есть проверить подвал на присутствие крыс, кисонька томно повела плечиком, маняще блеснула глазом под вуалью и буркнула что-то типа «Челядь нынче оборзела».
Челядь подняла поливальный шланг – кинодива признала, что была сугубо неправа и убедила меня, что крыс она навестит сегодня ночью, и вообще для конфликта нет причины.
Помимо солнечных ванн под каштаном наша доморощенная звезда полюбила чесальный салон под кустом черного крыжовника с длиннющими иглами и прониклась возможностью удобрения всех грядок в садоводстве. С утра до вечера она чесалась, валялась, кувыркалась и упоенно гадила, преимущественно на соседских грядках.
Возмущенная полным разгулом кошачьей демократии, я строго попеняла ей на полную профнепригодность: дескать, гулять мы и сами с усами, а мыши норовят сесть на голову! Кисонька вяло изобразила хвостом полное согласие с оратором и лениво зевнула. «Тебя проще утопить, чем прокормить», – обреченно вздохнула я.
Утром кисонька задала нам пир. Угощение в виде мышиного трупика было аппетитно разложено на первой ступеньке крыльца. Решив не портить себе карму переступая через тело, я направилась к ступеням с противоположной стороны.
Там лежал брат-близнец первого трупа. Кисонька обложила меня со всех сторон. Сама хозяйка пиршества сидела на перилах крыльца и мылась с видом: «Ну что, съела?».
Японцы установили, что кошки понимают до ста слов – моя кисонька, по-моему, понимает даже японский язык.
Хорошо, знаете ли, вечером на даче взирать на закат за накрытым столом с бокалом красного сухого. А на столе – зелень в прозрачной испарине, хрусткие молодые огурчики и упругие помидорки. Редиска влажная, нежно-розовая… Да шашлычок дымящийся, а к нему соус острый… Хлеб свежий черный чуть липкими ломтями порезанный, лаваш тонкий, порванный руками на части… Масло со слезой… Лучок свежий с огорода, да черемша ядреная. Можно и селедочку, но не обязательно.... Сыр еще сулугуни или адыгейский толстыми брусками порезанный, чтобы удобно было его заворачивать вместе с зеленью и лучком в лаваш… Да колбаска копченая… Ну что еще надо?
Оказалось, у нас недостает блюда дня! Это я поняла, когда узрела спешащую к столу кисоньку. Она торопливо стекала с пригорка, держа что-то в зубах.
Чем ближе подплывала кисонька, тем более подозрительно я относилась к этому нечто, ритмично колышущемуся в такт ее шагам. Нечто было бело-зеленым, блеклым, длинным и странно раздвоенным.
Кисонька бодрой рысью приблизилась и брякнула на скамейку то, что свисало у нее из пасти. Это оказалось половиной лягушонка, задней его частью. Видимо, переднюю – самую вкусную – кисонька схомячила по дороге. А лягушачьими лапами и жопкой, как деликатесом, решила поделиться со мной.
Глядя на ее счастливую от собственной щедрости морду, я смогла сказать только «спасибо!». Кисонька икнула, облизнулась и, пожелав нам приятного аппетита, удалилась в закат.
